В двадцати минутах ходьбы от поселка по средам и воскресеньям открывалась барахолка. Тут торговали всем — от поношенных армейских сапог, шинелей, старомодных шапок и шляп до наскоро выстиранных и кое-как реставрированных детских пальтишек. Под ногами хрустела подсолнечная лузга. И в любое время года над всем этим царил запах нафталина, лежалого материала, прелой кожи, пережаренных семечек и махорки, угрюмый запах старья. Но время от времени среди лежалых вещей мелькала какая-нибудь дорогая вещица и тут же бесследно исчезала.
Как-то на этом базаре Юлька покупала себе варежки. С чувством стыда и неловкости смотрела она, как ее новенькая пятерка исчезла во внутреннем кармане пальто мордатого парня, торговавшего варежками любых размеров и расцветок.
Юлька боялась обнаружить у Лизы повадки того самого мордатого парня. Ей было наплевать на судьбу Алевтины, на все, что связано с нею. «Спекулянтка несчастная! А тихоней прикидывается», — со злостью думала она, стоя над ее кроватью. Юлька даже в сердцах пнула ногой чемодан, угол которого нахально высовывался из-под кровати. Но Лиза оставалась для нее чем-то светлым и тревожным, нуждающимся в защите.
Она менялась на глазах. Тяжелела поступь, и во всей фигуре Лизы, в ее движениях — и когда она подносила ко рту стакан или неторопливо расчесывала перед зеркалом светлые с неярким бронзовым отливом волосы, и когда умывалась над тазом посреди комнаты — появлялась какая-то ленивая бережливость к себе.
Юлька представила, как Лиза толкается сейчас в этой толпе, и вспомнила, как в столовой Лиза попросила подать ей стакан сметаны. Она просила стакан сметаны, а Юлька увидела в ее глазах иное. Словно Лиза прятала что-то от всех, берегла, радовалась и видела такое, чего никому и никогда не увидеть…
Юлька чуть не заплакала от сознания своей беспомощности.
Она опомнилась, когда была на полпути к больнице.
Смеркалось. В поселке то тут, то там начинали загораться огни.
Дежурная сестра не поняла сначала, чего хотела Юлька, но потом смягчилась и позвала врача.
— Ну, хорошо, — сказал высокий, костлявый, с лошадиным лицом мужчина в белом халате, — а на завтра вы отложить не можете?
— Не могу, — сказала Юлька.
Он еще помедлил и послал медсестру за Наташей. Юльке казалось, что прошло несколько часов, пока в тихом больничном коридоре прошелестели шаги. Наташа вышла бледная, в нелепом байковом халате, обняла Юльку, прикоснулась к ней щекой, и они вышли на пустынный больничный двор, где стояли садовые скамейки.
Юлька хотела сказать Наташе прямо, сразу, сказать приблизительно такими словами: «Наташка, с Лизой беда… сейчас, вот в эту минуту с Лизой беда, и я без тебя больше не могу».
Наташа зябко куталась в халат, придерживая его у горла.
— Ну как ты тут? Я звоню каждое утро из проходной. Всегда отвечают одно и то же: «Состояние средней тяжести».
— Да, — отозвалась Наташа и, помолчав, спросила: — Юлька, ты когда-нибудь видела, как умирают люди?..
Наташе было холодно, и она все крепче стягивала у горла воротник халата.
«Нет, это не о тете Маше, — подумала Юлька. — Она бы не так говорила».
— Ты помнишь ту женщину в нашей комнате?..
Юлька помнила: выражение отрешенности на белом лице больной, ее неподвижное, накрытое простыней тело, вытянутые прозрачные руки. И ничего не сказала о Лизе.
За столом, подперев щеку рукой, перед тарелками с солеными огурцами, колбасой, нарезанным крупно хлебом сидела Алевтина. Лиза, бледная, разметав по подушке волосы, лежала на кровати. Она дышала тяжело и трудно, и кофточка ее была расстегнута вся — сверху донизу.
Юлька сразу поняла, что здесь произошло: на столе стоял Лизин стакан с недопитым вином и наполовину опорожненная бутылка.
Как Юльке хотелось подойти и ударить по сытой, пьяной физиономии Алевтины. А та отняла от щеки руку, взяла бутылку, нараспев, перевирая, прочитала надпись на этикетке: «Азерабайджяна…», налила вина в свободный стакан и щедрым жестом протянула его Юльке:
— Пей, ученая! Мир с тобой заключить желаю. Добрая нынче я!
Юлька резко оттолкнула протянутую руку со стаканом. Темно-розовое пятно портвейна расползлось по столу.
— Краденым угощаешь? Что… Что ты с ней делаешь? — крикнула Юлька. — Уматывай ты от нас! Жили мы без тебя не богато, зато честно!