Слева у стены лицом вверх спал Пашка Куракин. Одна рука у него лежала так, словно он только что вытирал со лба пот, другая свешивалась с кровати. Юлька подошла к Пашке. Наверное, он уже проснулся, лицо его постепенно обретало жесткие дневные черты, и морщинки у глаз, стертые сном, проявлялись все отчетливее.
Она осторожно дотронулась пальцами до его плеча.
В следующую секунду Пашка открыл глаза и повернулся к ней. Несколько мгновений он молча разглядывал Юльку, потом рывком сел на постели.
— Паша, ты сейчас одевайся, я подожду тебя внизу, — тихо сказала Юлька. — Мы с тобой пойдем. По дороге я тебе все-все расскажу. Ты даже не знаешь, как ты мне нужен…
— Хорошо, — ответил Куракин, — я сейчас.
Барахолка, когда они пришли туда, гомонила, двигалась, переливалась из одного края в другой. Граммофон хрипло играл старинный полузабытый вальс. Возле него, как солдат на параде, неподвижно стоял коренастый старик с прокуренной неряшливой бородой. Когда мелодия обрывалась, дед переставлял пластинку, крутил ручку, и опять из потертой до рыжины граммофонной трубы неслась непонятная, никому не нужная музыка.
— Где они могут быть? — отрывисто спросил Куракин. — Где они обычно стоят?
— Не знаю, где-то здесь.
— А чем торгуют?
Ощупью он взял Юлькину руку, и они двинулись через колыхавшуюся перед ними толпу.
— Прошлый раз торговали платками, — неуверенно ответила Юлька.
Пашка наконец отпустил ее руку. Закурил, прикрывая ладонью спичку.
Они прошли наискосок всю барахолку. Лишь намертво вбитые в землю прилавки заставляли Пашку сворачивать. Сквозь живые человеческие ряды, сквозь толпу он лез напролом, прокладывая себе дорогу плечами.
Они несколько раз пересекли барахолку из конца в конец, обошли ее кругом, то удаляясь от граммофона, то приближаясь к нему. Юльке казалось уже, что они не найдут Лизу и вообще не выберутся отсюда.
Вдруг Пашка остановился. И по тому, как напряглась его спина, Юлька догадалась: он увидел Алевтину и Лизу. Они действительно стояли тут. Рядом на земле лежали ржавые болты и гайки, грубо обтесанные топорища, кучкой разложены на подостланной газете подозрительно новенькие радиодетали.
Лиза в одной руке держала серый «оренбургский» платок, в другой — черную хозяйственную сумку. Чуть поодаль от нее Алевтина бойко разговаривала с какой-то женщиной.
Куракин, не оборачиваясь, поманил Юльку. Он остановился шагах в трех за спиной Лизы. Невысокая старушка покупательница трясущимися руками примеряла пуховый платок. Видно, не первый раз она возвращалась к приглянувшейся ей вещи.
— Ну, уступи, молодка, — шамкала она. — Мерзнуть я стала к старости.
— Дешевле не могу, — ответила Лиза, глядя поверх ее головы.
— Уступи, век за тебя буду бога молить, — просила старуха, стараясь заглянуть Лизе в глаза.
На скулах Куракина заходили желваки. Помедлив немного, он решительно шагнул к Лизе.
— Привет, Лизок! Чего это ты такой хороший платок продаешь? Самой бы сгодился…
Лиза вздрогнула и резко повернулась к нему.
— А то мало их у нее! — вмешалась старуха. — Креста на ней нет. По рублю ведь я с пенсии-то откладывала. И не хватает пустяк… Так не уступит. Сама, поди, и половину не платила.
Лиза медленно заливалась краской.
— Сколько, бабушка, тебе не хватает? — спросил Пашка, запуская в карман руку, — десять, двадцать рублей?
— Да всего-то пятерку, — ответила старуха.
— Прими, бабушка, от рабочего человека, — сказал он, протягивая ей деньги.
— Ой, да что ты, касатик! Что ты! — суетливо заговорила старуха. — Был бы жив мой сыночек, не убили бы его на войне…
— Бери! — почти приказал Куракин.
На выручку Лизе спешила Алевтина.
— О чем разговор? Берешь, что ли, платок-то? — спросила она старуху.
— Беру, беру, — засуетилась та.
— Возьми ты все это! — не выдержала Лиза и сунула Алевтине сумку. — На, держи, — повторила она и быстро скрылась в толпе. Среди разноцветных косынок, кепок, платков несколько раз появились и исчезли ее золотисто-рыжие волосы.
Растерявшаяся старуха стояла, прижимая к себе платок, и с недоумением поглядывала то на Пашку, то на Алевтину.
— Ну, прощай, бабушка, — сказал Куракин. — А с тобой, стерва, мы еще встретимся! — зло добавил он, погрозив Алевтине пальцем.