— Спрашиваете!..
Венька до того разговорился, что не заметил, как выпил подряд три стакана чаю, доел оставшееся у химика в поллитровой баночке варенье и лишь тогда, спохватившись, стал собираться домой.
Но тут за шкафом снова послышалось тявканье.
— Есть хочет! — заметил Венька.
— Есть, — закивал головой Игорь Леонтьевич.
Подойдя к стеклянному шкафу, он вынул оттуда сырое яйцо, разбил и вылил в тарелку. Потом притащил щенка и, ткнув его мордой в яичный белок, уселся рядом на корточки. Щенок, дрожа и повизгивая, отполз от тарелки.
— Не хочет яиц. Надоели, — вздохнул химик.
— Не хочет, — подтвердил Венька и тоже присел на корточки. — А дрожь у него от холода. Печь, видать, давно не топлена. — Помолчав с минуту, спросил: — Хлебом вы его пробовали кормить?
— Не ест он хлеба, — снова вздохнул Игорь Леонтьевич.
— А мясо?
— Не ест и мяса.
— Даже сырого?
— Никакого не ест.
— А молоко?
— Разве что сгущенное иногда…
Венька по-мужски, твердо пригладил ладонью свой хохолок на макушке и начал припоминать, чем же кормят собак еще.
— Третий месяц пошел сукиному сыну, — беззлобно сказал химик, встал и, заложив руки за спину, заходил из угла в угол.
Тем временем щенок, тычась носом, подполз к Веньке и лизнул его в руку.
— Ишь ты! — рассмеялся Венька. — Ласковый! Куда же вы его денете, когда в командировку-то поедете?
— Хотел взять с собой. А теперь… Да что говорить! — смешно растопырил руки Игорь Леонтьевич.
— Тем хуже для щенка, — заметил Венька, еще раз нюхнув пропитанный кислотами воздух. — Нездоровая у вас атмосфера, Игорь Леонтьевич. Продали бы лучше Верного мне, а? — неожиданно предложил он Игорю Леонтьевичу.
— Как это — продать? — опешил химик.
— Очень просто. Мать приедет и деньги отдаст, — объяснил Венька. — Вы же платили хозяину?
— Да что вы, Вениамин! — замахал руками Игорь Леонтьевич. — Я и так отдам, без денег. Только зачем он вам такой? Бабушка, поди, даже на порог не пустит.
— Пустит! — уверенно сказал Венька и посмотрел в добрые глаза ссутулившегося над ним человека.
— А волосы у вас такого же цвета — соломенные, как у щенка шерсть, — улыбнулся Игорь Леонтьевич. — И глаза одинаковые, купоросные. Вот только веснушки…
— Родственнички! — поддакнул Венька, видя, что с передачей щенка дело клеится. Он тут же надел шубу и сунул Верного за пазуху.
Очутившись в тепле, тот сразу умолк.
— Тепло ему перво-наперво нужно, — с видом знатока заметил Венька и шагнул к двери.
— Может, вы и правы… — растерянно пожал плечами Игорь Леонтьевич. — Да вы постойте, возьмите заодно и вот это… Вдруг да и выживет. — Химик порылся на книжной полке и протянул Веньке обыкновенную ученическую тетрадку в синей обложке. — Вот…
«Родословная», — прочел Венька старательно выведенное на обложке слово. — Тоже мне «родословная»! Но тем не менее ласково погладил щенка.
Игорь Леонтьевич, задумчивый, грустный, проводил Веньку до выхода и, прощаясь, сказал:
— Вот так, Вениамин, получилось… Не справился я со своей задачей. А уж вы не знаю как…
А разве Венька знал?
Дверь за ним захлопнулась, и сердце его тревожно заныло.
— Что же мы с тобой скажем бабке, когда она увидит тебя? — спросил он Верного.
Щенок безмятежно спал. И постепенно в голове Веньки стал рождаться план.
Явившись домой, он спрячет щенка под кровать. За печкой кровати не видно, а бабка будет сонная. Как только она уйдет за свою крашеную фанерную перегородку и, громко зевнув, погасит свет, можно прошмыгнуть в самый дальний угол кухни, где стоит большая клетка с курами. Там на полке в березовом туеске всегда найдутся яйца. Разбив одно из них и чуть-чуть присолив, Венька даст его Верному. Слегка присоленное он, пожалуй, станет есть. А утро вечера мудренее…
Венька ускорил шаг, проскочил калитку, взбежал на крыльцо и предстал перед бабушкой.
— Ну как, внучек, помог снесть вещи? — расплылась она в доброй улыбке.
— Помог, — буркнул Венька, боком пробираясь к кровати.
— Я так и знала, ты ж у меня хороший… Ну, снимай шубу да садись ужинать. Я тебе яичницу приготовила.
Бабушка сонно улыбнулась и уже хотела было идти ложиться спать, но вдруг прищуренные глаза ее широко раскрылись:
— Венька, а что это у тебя из-под шубы торчит?
Бабушка шагнула к Веньке — и ужас охватил его: в том месте на груди, где Венька никогда не застегивал шубу, торчал черепаший хвостик Верного.
— Щенок! Так я и знала!.. — подбоченилась Анфиса Петровна. — Носишь в дом всякую пропастину… Сей же час марш на улицу! Чтоб и духу этой заразы в моем доме не было!
Венька стоял не двигаясь.
— Ну чего уперся, как бык? Я тебе что сказала?! — перешла на свой обычный крикливый тон Анфиса Петровна. Сон ее как ветром сдуло.
А Венька стоял с опущенной головой и думал, думал. Думал о том, что у всех ребят бабки как бабки — старенькие, с тихими голосами, а у полной, цветущей Анфисы Петровны всегда засучены рукава и голос такой, словно она постоянно старается кого-то перекричать.
Но была у бабки одна слабость, которую Венька не раз уже использовал. Если долго стоять с опущенной головой, бабка не выдержит и спросит: «Придуриваешься, паршивец, что ли?» — «Нет, бабушка, — надо ответить, — голова что-то болит». — «Голова?..» И сразу Анфиса Петровна испуганно опускала руки и тащила Веньку к свету: «А ну, открывай рот, показывай горло». И, если послушаться, открыть рот, бабка тотчас сменяла гнев на милость. «Осподи, — начинала вдруг причитать она, — не дай бог, без матери тебя хворь возьмет… Ты бы, Веня, варенья малинового поел, прогрелся». И наступали счастливые минуты… Но для этого надо было долго стоять, а Верный, опущенный на пол, тыкался мордой в Венькины ноги и скулил все громче и громче.
— Кого приволок… Он же весь дом изгадит, — брезгливо морщилась бабка. — От цыпок еще не избавился, лишаев захотел? Смотри, напишу письмо матери! — грозилась она.
«Ну и пиши!» — хотелось крикнуть Веньке, но вместо этого он как-то нечаянно схватился за лоб.
— Что, голова болит? — всполошилась бабка.
— Да нет, живот, — догадался переменить руку Венька. — Как-никак две сетки пришлось нести…
Бабушка испуганно взметнула глаза вверх, на лампочку, намереваясь, очевидно, проверить Венькино горло, но передумала и сказала:
— Шел бы ты, Веня, ужинать. А щенка сунь к порогу до завтра.
Венька только этого и ждал. Схватив Верного на руки, он оттащил его к двери, наскоро переоделся, помылся и сел ужинать.
Отсюда, из-за печки, где стояли его кровать и стол, хорошо было видно щенка. Лежа на мягком половике, он только время от времени жалобно раскрывал рот, словно ему не хватало воздуха. Но Венька-то знал, чего ему не хватало.
Когда за перегородкой утихли шаги и бабка, громко зевнув, погасила свет, Венька принялся за дело. Прежде всего он перенес щенка к себе под кровать и положил его к самой печке. Потом отправился к курятнику. Отыскав березовый туесок, он вынул из него два яйца, разбил их, вылил содержимое в плоскую алюминиевую тарелку, а скорлупу от яиц бросил в клетку. Разбуженные куры закудахтали так, что бабка с постели крикнула:
— Смотри, осторожней со спичками!
Венька дрожащей от испуга рукой схватил с полки стеклянную банку, сыпанул из нее в тарелку с яйцами чего-то белого и только потом сообразил, что это был сахар, а не соль. Разбивать новые яйца было едва ли разумно, и Венька решил угостить щенка тем, что есть. К его удивлению, Верный не только не отвернулся, а, наоборот, вылизал содержимое тарелки дочиста и тявкнул.
— Что, понравилось? — удивился Венька. — Тебе, выходит, по вкусу яйца с сахаром, а не с солью? Здо́рово, брат!
Стараясь не шуметь, Венька выудил из туеска еще два яйца, приготовил из них гоголь-моголь, и Верньга уничтожил его с быстротой невероятной.
Венька и радовался и пугался, наблюдая за ним. Яиц в туеске оставалось всего с полдесятка: куры с наступлением холодов неслись плохо, но щенку это было безразлично. То ли тепло на него подействовало, то ли в самом деле смена воздуха, но аппетит у него разыгрался волчий. Он уже не просто тявкал, а, приподнявшись на свои кривенькие лапки, хрипло лаял, требуя пищи.