Иногда вечерами Юлька ходила в больницу. Еще издали находила она окно той палаты на втором этаже, где поместили тетю Машу. Посетителей в это время не пропускали, да Юльке и не хотелось лишний раз тревожить Наташу. Но иногда дежурная няня вызывала Наташу в подъезд, тогда им удавалось побыть вдвоем. Разговор, однако, не клеился…
Как-то в сумерках у больничных ворот Юлька повстречала Мишку Егорова. «Ходишь… Все ходишь», — с жалостью подумала она. И спросила:
— Ты ее видел?
— Нет.
— Скучаешь?
— Тошно. Пойдем, Юлька. Я хоть тебе на баяне поиграю.
— Подожди, Миша, вот выпишется она из больницы…
Юлька думала о скором приезде Алевтины. Опять она Лизу с толку сбивать будет. Она понимала, что одной ей с ними не справиться. Но Пашке рассказать об этом не могла: догадывалась, что как раз ему-то и нельзя говорить о Лизиной беде.
Иногда у Юльки мелькала мысль — пойти в комитет комсомола. Но, представив себе Сеню Лебедева за секретарским столом, в комнате, увешанной плакатами и графиками выполнения плана, она тут же терялась — какими словами говорить с ним? И что он может посоветовать в таком щекотливом деле? Будь речь о субботнике — другое дело. «Вот, Юлька, — сказал бы он, — к субботникам ты относишься с холодком. Соцобязательство тебе надо переписать да рамочку подкрасить…» И еще она представляла себе, как Сеня поднялся бы ей навстречу: «Проходи, садись, Гранина. Ну, как у тебя дела?»
«Нет, Сенечка разлюбезный, никаких у меня дел к тебе нету», — сама себе ответила Юлька. Странно все-таки устроен мир: так много хороших людей, а вот пойти по душам поговорить — и не к кому.
3
Посредине комнаты стояли чемоданы, перетянутые ремнями, и громадный, плотно увязанный узел. Алевтина, видимо, хотела затискать их под кровать, но не успела. Юлька смерила ее взглядом:
— Привезла?.. Розовые, белые или есть еще что-нибудь, для брюнеточек? Может, опять не твое, а твоей догадливой товарки?
— Не трожь ты меня. Ох, не трожь! — зашлась Алевтина. — Лизавета, не обращай внимания на эту свистульку. Ты женшчина солидная, тебе жить всерьез.
— Я знаю, что делать, — в сердцах сказала Юлька, повернувшись к Алевтине. — Сейчас пойду в проводницкий резерв и расскажу, чем ты занимаешься.
— Юлька, какое тебе дело? — устало поморщившись, сказала Лиза. — Ну что ты во все лезешь?
Юлька с удивлением посмотрела на Лизу, и ей сделалось страшно.
На следующее утро с полпути Лиза вернулась домой, сказав Юльке, что плохо себя чувствует — ее тошнит и кружится голова.
— Ты скажи там мастеру, какая я сегодня работница.
Юлька весь день тревожилась за нее. Куракину на вопрос, почему сегодня нет Лизы, она ответила, нисколько не задумываясь:
— Мороженого наелась, горло болит.
Вечером ни Лизы, ни Алевтины дома не оказалось. «Какой же сегодня день?» — подумала Юлька. И ответила сама себе: среда…
Она опустилась на табуретку у окна. Отсюда хорошо была видна остальная часть комнаты с кроватями Лизы и Алевтины. На глаза ей попался Алевтинин чемодан. Юлька поднялась, подошла поближе, нагнулась. Узла с оренбургскими платками не было. Юлька вспомнила: среда — базарный день.
В двадцати минутах ходьбы от поселка по средам и воскресеньям открывалась барахолка. Тут торговали всем — от поношенных армейских сапог, шинелей, старомодных шапок и шляп до наскоро выстиранных и кое-как реставрированных детских пальтишек. Под ногами хрустела подсолнечная лузга. И в любое время года над всем этим царил запах нафталина, лежалого материала, прелой кожи, пережаренных семечек и махорки, угрюмый запах старья. Но время от времени среди лежалых вещей мелькала какая-нибудь дорогая вещица и тут же бесследно исчезала.
Как-то на этом базаре Юлька покупала себе варежки. С чувством стыда и неловкости смотрела она, как ее новенькая пятерка исчезла во внутреннем кармане пальто мордатого парня, торговавшего варежками любых размеров и расцветок.
Юлька боялась обнаружить у Лизы повадки того самого мордатого парня. Ей было наплевать на судьбу Алевтины, на все, что связано с нею. «Спекулянтка несчастная! А тихоней прикидывается», — со злостью думала она, стоя над ее кроватью. Юлька даже в сердцах пнула ногой чемодан, угол которого нахально высовывался из-под кровати. Но Лиза оставалась для нее чем-то светлым и тревожным, нуждающимся в защите.
Она менялась на глазах. Тяжелела поступь, и во всей фигуре Лизы, в ее движениях — и когда она подносила ко рту стакан или неторопливо расчесывала перед зеркалом светлые с неярким бронзовым отливом волосы, и когда умывалась над тазом посреди комнаты — появлялась какая-то ленивая бережливость к себе.
Юлька представила, как Лиза толкается сейчас в этой толпе, и вспомнила, как в столовой Лиза попросила подать ей стакан сметаны. Она просила стакан сметаны, а Юлька увидела в ее глазах иное. Словно Лиза прятала что-то от всех, берегла, радовалась и видела такое, чего никому и никогда не увидеть…
Юлька чуть не заплакала от сознания своей беспомощности.
Она опомнилась, когда была на полпути к больнице.
Смеркалось. В поселке то тут, то там начинали загораться огни.
Дежурная сестра не поняла сначала, чего хотела Юлька, но потом смягчилась и позвала врача.
— Ну, хорошо, — сказал высокий, костлявый, с лошадиным лицом мужчина в белом халате, — а на завтра вы отложить не можете?
— Не могу, — сказала Юлька.
Он еще помедлил и послал медсестру за Наташей. Юльке казалось, что прошло несколько часов, пока в тихом больничном коридоре прошелестели шаги. Наташа вышла бледная, в нелепом байковом халате, обняла Юльку, прикоснулась к ней щекой, и они вышли на пустынный больничный двор, где стояли садовые скамейки.
Юлька хотела сказать Наташе прямо, сразу, сказать приблизительно такими словами: «Наташка, с Лизой беда… сейчас, вот в эту минуту с Лизой беда, и я без тебя больше не могу».
Наташа зябко куталась в халат, придерживая его у горла.
— Ну как ты тут? Я звоню каждое утро из проходной. Всегда отвечают одно и то же: «Состояние средней тяжести».
— Да, — отозвалась Наташа и, помолчав, спросила: — Юлька, ты когда-нибудь видела, как умирают люди?..
Наташе было холодно, и она все крепче стягивала у горла воротник халата.
«Нет, это не о тете Маше, — подумала Юлька. — Она бы не так говорила».
— Ты помнишь ту женщину в нашей комнате?..
Юлька помнила: выражение отрешенности на белом лице больной, ее неподвижное, накрытое простыней тело, вытянутые прозрачные руки. И ничего не сказала о Лизе.
4
За столом, подперев щеку рукой, перед тарелками с солеными огурцами, колбасой, нарезанным крупно хлебом сидела Алевтина. Лиза, бледная, разметав по подушке волосы, лежала на кровати. Она дышала тяжело и трудно, и кофточка ее была расстегнута вся — сверху донизу.
Юлька сразу поняла, что здесь произошло: на столе стоял Лизин стакан с недопитым вином и наполовину опорожненная бутылка.
Как Юльке хотелось подойти и ударить по сытой, пьяной физиономии Алевтины. А та отняла от щеки руку, взяла бутылку, нараспев, перевирая, прочитала надпись на этикетке: «Азерабайджяна…», налила вина в свободный стакан и щедрым жестом протянула его Юльке:
— Пей, ученая! Мир с тобой заключить желаю. Добрая нынче я!
Юлька резко оттолкнула протянутую руку со стаканом. Темно-розовое пятно портвейна расползлось по столу.
— Краденым угощаешь? Что… Что ты с ней делаешь? — крикнула Юлька. — Уматывай ты от нас! Жили мы без тебя не богато, зато честно!
Несколько мгновений Алевтина тупо смотрела на Юльку, и пьяные глаза ее наливались злобой.
— Ишь ты… раскудахталась… Да против меня ты сосулька лядащая. Гляньте на нее, люди добрые!
Лиза пошевелилась и вяло махнула рукой, прося их замолчать. Юлька бросилась к ней.