— Плохо тебе, да? Плохо? Сколько раз я тебе говорила: не связывайся ты с этой спекулянткой. Угробит она тебя и меня угробит. Любого, кто под руку попадет, угробит!
Алевтина, опираясь руками о стол, поднялась и подбоченилась:
— Я спекулянтка? Это я-то, трудящая женшчина, спекулянтка?
Лиза, болезненно морщась, выдохнула:
— Алевтина, выдь на минутку.
— Почему я выйти должна? Здесь хочу быть. Нынче много сказать ей положено.
— Да выйди ты, картошка пережарится.
— Картошка? — переспросила Алевтина. — Верно, картошка, — добавила она и, задев бедром за край стола так, что звякнула посуда, вышла.
— Лизка, Лизонька, — быстро заговорила Юлька. — Ну зачем это тебе, зачем? Ведь это же позор! Неужели ты не понимаешь?
— А что мне делать? — глухо спросила Лиза, глядя в потолок. От нее пахло вином, и это было для Юльки самым тягостным. — Тебе легко рассуждать, — добавила Лиза. — Ты одна, одна и будешь. А мне на черный день обязательно надо. Приданое, одеяльце теплое, костюмчик, ползунки. Что ты в этом понимаешь?.. Учишь, учишь, душу мне измотала. Вон валенок на зиму нет, а ведь ребенка я жду, ребенка, пойми ты! Или тебе все равно?
Она приподнялась на локте, заглянула Юльке в лицо, и Юлька почувствовала, что Лиза вот-вот заплачет. Но не столько слова Лизы, сколько отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, не оставили от Юлькиной уверенности ничего.
— Можно в кассе взаимопомощи взять. Профком даст.
— А ты бы смогла пойти и сказать: «Дайте мне, я в отпуске была и теперь ребенок у меня?» Ведь люди так и думают, хоть расколись я, доказывая, что замуж выходила. Ведь чужие люди-то. А ты все на Алевтину… Она добрая. Вон платок мне дала пуховый.
Лиза сорвалась с постели к вешалке, сдернула платок, накинула на плечи и, скрестив на груди, завязала концы за спиной.
— Вот, грудницы не будет. Мать моя носила такой, когда беременна была.
Лицо ее некрасиво сморщилось, и она заплакала.
— Ты все учишь и учишь, — повторила она сквозь слезы. — А я что, неживая?
Неся перед собой сковородку со шкворчащей картошкой, вошла Алевтина.
— Спекулянтка, — продолжала она недосказанное. Пока ходила на кухню, она придумала, как побольнее ударить Юльку. — Спекулянтка. А сама-то ты кто? Мне про картошку рассказывали… Воровка. Воровка ты и есть.
Юлька стиснула кулаки так, что ногти врезались в ладони. Она двинулась вперед, обогнула Алевтину и, не ощущая в душе ничего, кроме пустоты, пошла к выходу.
Глава девятая
1
Трое мужчин в проходе возле карусельного приковывали внимание всего цеха. Они не повышали голосов, не размахивали руками: образовав небольшой кружок, они просто стояли друг против друга и разговаривали. В депо подавался паровоз на межпоездной ремонт. Его привели с дальнего разъезда — выплавились дышловые цамовские втулки. Всего лишь два часа назад он вышел на линию из подъемочного ремонта — на нем были сменены колесные пары, буксы, трубы котла. Запрессовку втулок из ЦАМа, выточенных в механическом цехе, и центровку дышл выполняла бригада ремонтников Бондаренко.
— А что же вы хотите? — угрюмо спрашивал Бондаренко, глядя мимо Быстрова. — ЦАМ есть ЦАМ. Ни люди к нему не привыкли, ни паровозы…
Всегда выдержанный, спокойный и даже, на первый взгляд, очень спокойный, начальник депо отвечал ему нервно, подгоняя одну фразу к другой:
— Я не буду тебе объяснять сейчас, Бондаренко, нет времени. Весь Советский Союз ЦАМу верит, и только твой паровоз вернули с линии: видите ли — выплавились дышловые втулки.
— Слабый металл, — упрямо твердил Бондаренко.
— Слабый он потому, что ты ему не веришь!
Длинный, сухощавый Цыганков, возвышавшийся над ними, по-птичьи поглядывал то на одного, то на другого, и было видно, что на этот счет у него свое мнение. И он высказал его, как только замолчал Бондаренко.
— Я, Федотыч, тебя понимаю. Но и ты меня пойми. И вы, товарищ Быстров, разберитесь. Я свое сделал: выточил втулки. Федотыч их принял. Так, Федотыч?
Бондаренко молчал.
— Втулки не были прослаблены? Не были. Натяг был в норме? В норме. А хорош ЦАМ или плох ЦАМ, по мне дайте наряд хоть на деревянные…
Юлька слышала, о чем говорили между собой Быстров, Бондаренко и Цыганков. Для депо — это настоящий скандал. Теперь пойдет шум по всей дороге. Вон и Пашка Куракин, растачивавший буксу, поглядывал на спорящих — тоже, видать, переживает. «Семерка» посвистывала на высоких оборотах, гудел Пашкин карусельный, временами заглушая слова говоривших. Да в конце концов Юльки это прямо и не касалось. Мало ли было аварийных ремонтов?
Вчера, когда она ушла из комнаты, оставив за собой плачущую Лизу и торжествующую Алевтину, в ней словно что-то надломилось. Она даже почувствовала, как это произошло. Спокойно и ровно забилось сердце, в сознании образовалась пустота. И эта пустота отгораживала сейчас Юльку от Пашки Куракина и от той беды, что нежданно-негаданно свалилась на депо.
День выдался пасмурный. В механическом и в ясные-то дни не хватало света, который давали три высоких узких окна, а в такую погоду, как сегодня, здесь стояли серые, как туман, осязаемые сумерки. Лампочки в цилиндрических абажурах над шпинделем каждого станка излучали желтый маслянистый свет. Такой же свет падал и на Лизу, стоявшую за станком справа от Юльки. Тонким светящимся шнурком он обводил Лизин профиль. И Юлька не испытывала ни злости, ни обиды, ни даже беспокойства за то, что уже случилось, и за то, что может произойти с Лизой завтра…
С аварийного паровоза снимали дышла. Через цех взад и вперед сновал электрокар. Несколько раз приходил в механический и возвращался к месту разборки Цыганков. В конторке часто трещал телефон, его тоненькие слабые трели тонули в мощном гуле депо.
Наконец провезли тяжелые паровозные дышла. Снова появился Цыганков с аварийной втулкой и двумя эскизами в руках.
Фактически только одна втулка вышла из строя, но так как причины аварии не были выявлены и предполагали, что виной всему некачественное литье, было решено сделать обе втулки из другой партии отливок.
Цыганков остановился возле Юльки, пятерней пришлепнул эскиз на лоснящийся от масла кожух ее «семерки» и сказал хмуро:
— У Чекмарева шток с поршнем. Малахов — сама знаешь — уровень повышает. Придется одну втулку точить тебе. Смотри!
Другой эскиз мастер положил на станину станка Жорки Бармашова.
Это был второй случай, когда Юльке поручали такую работу. В первый раз (всего несколько дней назад) она волновалась, переживала, обдумывала каждое свое движение. А сейчас сама удивилась своему спокойствию…
Стружка тянулась тоненькой серебряной лентой: признак того, что мягкий, вязкий металл сплава скоро «засалит» резец. Вот над резцом появился синеватый дымок, раздался скрежет, и кончик резца будто оплавился. Юлька спокойно остановила станок, вынула резец, потрогала «оплавленное» место. Оно напомнило ей осколок метеорита, который нашли в детдоме в Дмитровке давным-давно. В тот год особенно много падало метеоритов, и Вера Андреевна сказала, что такое бывает и что это называется метеоритным дождем…
На заправку резца ушло минут пятнадцать — двадцать. Но Юлька все еще не торопилась, хотя отлично знала, что всего ей отпущено около часа. От нее втулка пойдет к ремонтникам, а через два часа паровоз должен уже выйти на линию.
При аварийном ремонте каждая минута на счету. Недаром начальник депо ходит сейчас из корпуса в корпус, глубоко засунув руки в карманы, и, должно быть, чувствует, как на его запястье тикают, торопятся часы.
А Юлька не торопилась. Она поставила щитки, чтобы стружка не разлеталась слишком далеко. Мелькнула мысль, что не мешало бы сделать замер втулки. Но тут же она решила, что еще рано.
Появился Цыганков.
— Ну как, Гранина?
Юлька, занятая своими мыслями, не отозвалась.
— Да ты что, не выспалась, что ли? — обозлился мастер. — Бармашов работу закончил десять минут назад, а ты копаешься!