С острова уезжали ранним утром. Снова речной простор, снова рокот мотора. Ангара здесь стала заметно уже, а течение сильней. Лодка с трудом продвигалась вперед, подолгу задерживаясь на перекатах. Во всем сказывалась близость Байкала: воздух стал прохладнее, по берегам потянулись высокие скалы. Нежную зелень березовых рощ и осинника сменила темная хвоя сосен и лиственниц.
Еще один поворот за остров… Здесь отвесные берега реки сблизились, поднимаясь ввысь и как бы образуя ворота. Из них, из этих каменных ворот-великанов, седой Байкал выпускал на просторы Сибири свою единственную дочь — Ангару.
Вот слева у берега над водой показался кусок мутно-зеленой скалы. Вершина ее плоская, как крышка сундука.
— Шаманский камень! — приветственно помахал своей шляпой Виталий Львович.
Возле истока реки течение было почти неодолимым.
— Не подкачай, милый! — хлопотал Игорь возле мотора.
Лодка то застывала на месте, то делала чуть заметные сдвиги и вдруг с силой рванулась вперед… Перед нами открылась равнина Сибирского моря. Под лучами солнца оно казалось даже не голубым, а каким-то прозрачным, как небо. И только чуть заметная дымка на горизонте напоминала о том, что и у этого простора есть где-то край…
Игорь выключил мотор. Сразу стало тихо-тихо, только пронзительные крики вертких ласточек нарушали тишину. Но так казалось поначалу. Вот откуда-то справа, из-за зеленеющих скал, донесся протяжный гудок паровоза, потом послышался шум пароходных колес. Судно, отойдя от пристани, повернуло прямо в открытое море. Где-то там, в далекой синеватой дымке, затерялось селение Удыль…
— На питомник! — скомандовал Виталий Львович, показывая рукой, куда мне рулить.
Мотор заработал как-то удивительно весело и легко, лодка стремглав понеслась к отвесным берегам.
Глава девятая
СЛАВНОЕ МОРЕ
Домик, принадлежащий питомнику, стоял на самом берегу Байкала. Рядом с ним на узкой песчаной полоске располагалось еще несколько строений. Эту крохотную деревушку молчаливым полукольцом окружал скалистый таежный хребет. Он как бы давил на домики, придвинув их к самой воде.
Неподалеку, в больших проволочных клетках, под кедрами жили соболи. Весной зверьки принесли приплод. Соболиные детеныши нуждались в свежей пище, и поэтому в тайге были расставлены капканы.
На второй день после приезда Вовка перезнакомился со старожилами питомника, высмотрел, где они ставят капканы, и предложил себя в помощники. «Конечно, до похода за Байкал», — предупредил он солидно. Мы с Игорем занялись мелким ремонтом лодки, шитьем палатки и пробковых спасательных поясов…
Дни, заполненные хлопотами, проходили незаметно. Утром, проснувшись, мы соскакивали с сеновала, бежали к озеру и, наскоро сполоснув лица обжигающей байкальской водой, ехали выбирать сети. Рыбы попадалось много, и с ней приходилось возиться чуть не до самого обеда. А потом принимались за свои дела. Так в дружной работе прошла у нас первая неделя…
— Скучища! — зевнул как-то раз Вовка, валяясь со мной на песке в послеобеденный час.
Набежавшая волна пощекотала его голые пятки, и Челюскинец сел, обхватив руками колени.
— Сколько дела, а тебе скука, — лениво ответил я.
— Вот именно! С утра — рыбы, днем — бурундуки. Никакой, как говорится, — Вовка тоненько сквозь зубы сплюнул, — романтики.
— Ладно, будет тебе и романтика, — вмешался в разговор Игорь.
Перед заходом солнца, когда на озере улеглось волнение, Игорь вытащил из сарая свои чудо-лыжи и стал, как тогда на Ангаре, проводить «опыты». Вовка, нахохлившись, сидел у самой воды — он о чем-то размышлял, поглядывая на медленно передвигавшегося по воде Игоря.
— Хорошо бы палочки приспособить, — наконец сказал он.
Вскоре я ушел, оставив их на берегу.
Ночью меня разбудил странный шум. Кто-то лез на сеновал, но, видимо, оборвался, поломав при падении ветхую лестницу. В темноте я разглядел Игоря. Согнувшись, он стоял на краю сеновала и махал кому-то рукой:
— Тише ты, черт! — шипел Игорь.
— Чего «тише», Когда вся шея ободрана! — ругался внизу Вовка. — Чтоб она провалилась, окаянная!
Отшвырнув обломки лестницы, он снова полез. Игорь протянул ему руку. Крадучись, как заговорщики, они проползли в угол сеновала и, прошуршав соломой, утихли.
— Как думаешь, Лешка слышал? — спустя некоторое время раздался шепоток Игоря.
— Отвяжись! У меня ухо вспухло, — буркнул Вовка, но тут же строго добавил: — Ты смотри никому не брякай!
Через несколько минут раздалось сонное храпенье обоих.
А я уснуть уже не мог. «Где они шатались столько времени? Что от меня скрывают?»…
— Что, дружба врозь? — не выдержал я, когда утром мы с Игорем ремонтировали мотор. — Куда ночью ходили?
Он виновато отвел глаза в сторону, продолжая молчать.
— Понимаю… «Не брякай»!
Игорь испуганно взглянул на меня:
— Не могу я тебе сказать, Лешка… Мне Вовка тогда язык отрежет.
Игорь торопливо помог мне оттащить в лодку мотор и шмыгнул под навес. Там уже ждал его Вовка, прибежавший из лесу. Ребята принялись что-то мастерить.
Мне было видно, как Игорь к концам двух сосновых палок приколачивал пустые консервные банки, а Вовка бегал в дом за котелком. Потом сбегал в дом Игорь и принес что-то за пазухой. Посоветовавшись, ребята берегом пошли в сторону видневшегося вдали мыса.
В котелке, который тащил Вовка, была, очевидно, недоеденная за обедом уха. Уха — им для ужина, понятно. Но для какой цели предназначались эти странные палки с набалдашниками из консервных банок?
Первым моим желанием было бежать за ребятами. Потом одумался: назовут шпионом! Взял книгу — и в лес, на горку. Тропинка привела меня на вершину высокой горы. Отсюда я мог наблюдать и за озером и за домиком. На склоне горы в окружении дремучих кедров зеленела поляна. В шелковистой траве узорами сияли цветистые маки. Порхали большие пестрые бабочки, разливался звенящий стрекот кузнечиков. Из кедровника шел жаркий смолистый аромат. А внизу, у подножия горы, бушевал Байкал. От горизонта, подернутого дымкой, непрерывной чередой катились лохматые волны. Приблизившись к берегам, они трясли сединой и разъяренно бросались на утесы. Грохочущий шум воды наплывал на тайгу, хоронясь меж деревьев, и смешным, по-своему отважным казался воинственный стрекот кузнечиков над поляной.
Вот поросший мхом камень, можно сесть на него, раскрыть книгу. А мысли о другом… Где ты сейчас, Тоня? Я бросаюсь на траву и долго лежу, смотрю на небо.
Ветер злой и неотступный разъяренно бьет в утесы…
Что это? Откуда? Словно кто нашептал мне… Потом так же таинственно пришли слова о волнах, трясущих сединой, о звенящем стрекоте кузнечика… «Да это же стихи! Мои стихи!» — Я чуть не закричал от удивления и, нащупав в кармане огрызок карандаша, стал торопливо записывать все на полях книги.
Домой вернулся поздно. Игорь, беспокоясь, поджидал меня на кухне. Вовка тоже был здесь. Он дремал, прислонившись к печке, а лицо у него было довольное-довольное. «Наконец-то, кажется, ты нашел себе геройское дело», — подумал я и, не сказав ни слова, отправился спать. От стихов, от всех дневных волнений голова моя сделалась точно чугунная.
Прошел день, другой… Ребята по-прежнему избегали со мною встреч.
Однажды, проснувшись утром, я не нашел на сеновале ни Вовки, ни Игоря… Не оказалось их и в питомнике. Может, ушли на озеро? Я посмотрел в сторону мыса.
После шумливых ветреных дней над Байкалом поднялось ясное, тихое утро. Таинственная синева морской дали как бы рассеялась, и на светлом фоне воды и неба отчетливо выделялась линия гор противоположного берега. Точно купола парашютов, белели их снеговые вершины.
— Что, брат, красиво? — услышал я голос Виталия Львовича. Он шел по росистой траве, размахивая биноклем, и улыбался. — Вот это утро! — Профессор взял меня под руку и показал в сторону снеговых вершин: — А там сейчас буран метет, ртуть в термометрах стынет… Да, вот что, дружок, не видел ли ты мою грушу?