Я молчал.
— Еще какие у меня недостатки? — повторила Тоня, начиная улыбаться.
— Ты не занимаешься общественной работой.
— Как? Я — пионервожатая четвертого класса «Б»! Мой отряд первый в школе! Не всем же быть редакторами стенгазет. Еще что?
У меня, должно быть, выступил пот на лбу. Но сдаваться было нельзя, и я тихо сказал:
— Ты много смеешься…
— Смеюсь! — всплеснула руками Кочка. — Да что же я, старушка столетняя? Вот не думала, что смеяться грешно! Ну, что еще скажешь?
— Все.
— Ах, все!.. — с насмешкой протянула она. — Я думала услышать от тебя что-нибудь поинтереснее, а ты нашамкал тут по-старушечьи. — Расхохотавшись, Кочка добавила: — В волейбол я все равно буду играть, смеяться мне тоже никто не запретит. О-не-гин! — И Тоня выбежала из зала.
А я? Я словно прирос к скамейке в тихом, безлюдном зале. Нечего сказать, внушил! Даже о плохой учебе ей не напомнил!
Когда на следующее утро я шел в школу, в голове теснились невеселые думы. Вспоминалась эта дурацкая проповедь в пустом зале. Разве об этом надо было говорить!
К тому же еще дождь. Порывами налетал ветер, беспощадно срывая с деревьев последние листья…
Тоня, как видно, решила не замечать меня. Увидев меня, она делала равнодушное лицо и молча проходила мимо. С другими ребятами и шутила и весело смеялась. Однажды в перемену она громко сказала:
— Ребята, давайте организуем волейбольную команду!
И все, к моему удивлению, как-то согласились: и Филя, и Игорь, и Вовка, и даже Ваня Лазарев!
На переменах я много раз подходил к окну, с грустью смотрел, как на холодном октябрьском ветру качались яблони.
За уроком мне кто-то подсунул записку. На листке бумаги, вырванном из тетради, было нарисовано окно, в него пялился долговязый юноша. Под карикатурой стояла подпись:
Смотрю в окно. Одет, обут.
Сырую осень проклинаю.
А тучи все идут, идут,
И нет им ни конца, ни края.
Недоставало, чтобы она еще подсмеивалась надо мной!
Я решил во всем признаться Игорю. Разговор с другом состоялся на «голубятне» — так Игорь прозвал комнатку над чердаком школьного здания, где размещался радиоузел.
Игорь расхаживал по комнате взад и вперед. Иногда он останавливался и, пощипывая черный пушок над губой, ударял носком башмака об пол.
— Вот сюда, Лешка, поставим наш двухламповый, в этот угол — усилитель со щитком распределения, а на столе — микрофон. Настоящий микрофон, чтобы вести собственные передачи. «Алло! Говорит школьный радиоузел…»
— Ты меня слушаешь или нет? — не вытерпел я. — Друг называется.
— Ясное дело, Лешка! Столько лет ты с ней дружишь, и вот — недоразумение.
Но не проходило и двух минут, чтобы Игорь не остановился, прижимаясь ухом к стене:
— Слышишь, Лешка, стучат молотки? Это мои помощники. А вообще, знаешь, правильно она тебя! Не будешь морали читать!
— Ну, знаешь ли, — поднялся я, — за этим, что ли, к тебе пришел?
— Да ты не обижайся! Вот тогда на Байкале уж очень не хотел я тебе говорить насчет лыжного перехода. И Вовка не советовал. А почему?
— Ну, почему?
— Потому что у тебя привычка: «опасно», да «не стоит», да то, да се… То вспыхнешь, как спичка, то в проповедь ударишься. Что за характер!
— Но тогда, на Байкале, ты и вправду чуть не утонул!
— Значит, и пробовать не надо? Сидеть да раздумывать?.. Вот и Филя. Он тоже вроде тебя рассуждает, — вдруг горячо заговорил Игорь. — Ты думаешь, о чем он меня просил, когда его избрали секретарем? О радиоузле. «Ты, — говорит, — поторапливайся, друг, радио имеет большое воспитательное значение». Видал? А помог? Ни черта!
Игорь с силой прикрыл открывшуюся дверь и остановился посреди «голубятни».
— Думаешь, откуда я взял это? — похлопал он себя по карманам, набитым роликами. — Выменял у Петьки на авторучку. Петька оказался куда сознательней своего братца: где-то раздобыл ролики и отдал мне.
Дверь снова скрипнула, Игорь сердито прихлопнул ее и продолжал изливать свои обиды:
— Никто мне не помогает. Для Ковборина этот узел — что пустое место, «голубятню» и ту с трудом отдал. А Филя совсем… Даже вступительную речь на открытие узла не напишет. Звездочет! Натрепался всем, а теперь в небо тычется.
В это время дверь, которую Игорь так сердито прикрывал, вдруг с шумом раскрылась, и на пороге появилась грузная фигура Фили Романюка.
Игорь от неожиданности даже присел. Но из кармана посыпались ролики, и это быстро привело его в чувство.
— Подслушивал? За дверями стоял? — говорил он, ползая по полу и подбирая ролики. — Ну и правильно! Наматывай на ус. А то где критиковать начальство? Комсомольские собрания не проводятся, школьная стенгазета словно побывала у дантиста и осталась без зубов.
Филя с молчаливой улыбкой прошелся по радиоузлу, пощупал руками усилитель, включил и выключил рубильник.
— Как ты сказал про меня? Звездочет? — Филя уселся на подоконник, снял очки и покрутил их за дужки. — Так вот, документы из Москвы пришли…
— Ну и что?
— А то, что звезда — новая, та самая, вспышку которой предсказывали советские ученые. Гиппарх не знал, Тихо Браге не знал.
— Я… я же, между прочим, так и думал! — радостно объявил хозяин «голубятни». — Вот и готовая речь для открытия радиоузла! Сенсация! Понимаешь, Филя, как ты кстати открыл звезду!
Глава пятнадцатая
МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
Однажды, проснувшись, я увидел, что за окном белым-бело. Снег облепил деревья, столбы, заборы. Деревянные домики точно выросли за ночь и походили на большие сахарные головы. Воздух с легким морозцем был напоен тем особым зимним ароматом, который ощущаешь даже на вкус. В утренней тишине звучно скрипел снег под ногами, отчетливо доносились птичьи голоса. Небо было голубое, ясное, на его бескрайнем просторе белой льдинкой висел месяц, не успевший скрыться за горизонтом.
В этот день вечером состоялось наше «небесное путешествие». Всем классом мы высыпали на школьный двор и окружили Максима Петровича.
— Поздравляю, друзья мои, с наступающей матушкой-зимой. Она нынче у нас ранняя, — начал учитель.
— И такая тихая, торжественная! — с воодушевлением подхватила Ольга.
Мы посмотрели вверх. На чистом вечернем небе мерцали звезды. Одни посылали на землю белый свет, другие горели синеватыми, красноватыми и зеленоватыми огоньками. Прямо над нами проходила широкая звездная полоса — Млечный Путь.
— Ну, а теперь предоставим слово Романюку, — объявил Максим Петрович.
Наш астроном смущенно кашлянул.
— Говорить-то, пожалуй, и не о чем. Вон она, — Филя протянул руку.
И, следуя за ней взглядом, мы отыскали на небе группу небольших, тускло мерцающих звездочек. Среди них находилась звезда, замеченная отцом Фили Романюка.
— Это какая же — та, мутноватая? — ядовито спросил Маклаков.
— Ну да, похожая на угасающий уголек, — подхватила Чаркина.
— А вам какую надо? — сказал Вовка. — Чтобы на гуляньях светила? Обыватели!
— Но-но! — протянул Маклаков. — Я ведь ничего не забыл, ни пушки, ни Байкала…
Они стояли друг против друга, маленький, в ватной курточке Вовка и рослый Маклаков, готовые вот-вот вцепиться друг в друга.
— Звезда Романюков — явление очень любопытное, — раздался в морозной тишине голос Максима Петровича. Он словно бы ничего не заметил. — Это так называемая «новая» звезда из породы звезд, страдающих «хронической» болезнью вспышек.
— Как… разве она уже взрывалась? — удивилась Милочка.
— Да, восемьдесят лет назад… Используя данные прошлого взрыва, советские ученые предугадали срок ее повторной вспышки. А скромный астроном-любитель машинист Романюк подтвердил это на практике. Он первый обнаружил вновь вспыхнувшую звезду!
Мы с Игорем, слушая учителя, все же на всякий случай придвинулись к Вовке — Маклаков не отходил от него.