— Буржуазные ученые, такие, как Джинс, утверждают, что Солнце также заражено болезнью взрыва, который произойдет неожиданно, как вспыхнула эта звезда. «Стоит ли тратить силы на борьбу за лучшее будущее человечества? — говорят они. — Стоит ли задумываться о недостатках капиталистического строя? Все равно ведь в один момент вся жизнь на нашей планете может пойти насмарку…» — Максим Петрович передохнул и отыскал взглядом Милу Чаркину. — «Да, — отвечаем мы, — стоит! Мы будем бороться за счастье человека на нашей планете, потому что ему ничто не угрожает со стороны небесных светил. Солнце не относится к «хронически» заболевшим светилам… За миллиарды лет своего существования оно ни разу не подвергалось вспышке и никогда не взорвется!»
Среди ребят поднялся шум, кто-то крикнул «ура», захлопал в ладоши. Воспользовавшись этим, Маклаков хотел было дать Вовке подножку, но я успел свалить его с ног.
Маклаков тотчас вскочил, и мы уже готовы были сцепиться друг с другом, но тут между нами стала Тоня.
— Вы с ума сошли — драться на уроке? — Тоня с любопытством глядела на меня. — Пошли бы хоть на Ангару!
Тоня была в шубке с беличьим воротником, в вязаной шапочке и белых пушистых варежках. Во всем этом наряде она казалась какой-то особенно милой.
— Ты похожа на Снегурочку, — не удержался я.
Тоня, помолчав, сказала шепотком:
— Между прочим, я на тебя уже не сержусь…
— Давно?
— С этой минуты. — Она засмеялась. — Нет, мне уже давно надоело сердиться.
Максим Петрович продолжал рассказ о созвездиях, говорил, что своими очертаниями они напоминают льва, ящерицу, оленя… Но едва ли я слушал его внимательно… Передо мной в голубом морозном воздухе стояли Тонина вязаная шапочка и Тонины губы…
По дороге домой Кочка о чем-то беспрерывно говорила, тормоша меня за рукав. Я молчал. Рядом с нами, согревая руки в карманах пальто, шагал Романюк.
— Филя, ну хоть ты скажи что-нибудь! — пристала к нему она.
Романюк, придерживая очки, поглядел на небо.
— Гиппарх, Тихо Браге… Новых звезд нет в природе…
— Ты это о чем? — спросила Тоня, не знавшая о нашем разговоре в кабинете директора.
— О своем! Глядите, друзья, на небо, ищите новые звезды. Может, и ваша объявится!
Мне было хорошо, и Тоне, наверно, тоже. Точно мы шли не по глухой улице, а плыли по этой звездной реке.
— Уж не хочешь ли ты променять свою математику на астрономию? — нарушила тишину Кочка.
— Тут и менять нечего, — спокойно ответил Филя. — Науки определенно родственные…
— Это он под впечатлением беседы, — заметила Тоня, когда Романюк ушел. — А что ты думаешь, Леша, вот увлечется наш секретарь астрономией и еще профессором станет. Честное слово, станет. Филипп — он ведь упрямый!
Тоня подняла воротник шубки и снова заговорила:
— Леша, когда Максим Петрович рассказывал о Большой Медведице, у меня были какие-то глупые мысли… Я подумала о нашем маленьком медвежонке… Ты, наверно, сейчас стихи сочиняешь, да? — вдруг спросила она.
— Какие стихи? — опешил я.
— Ты думаешь, я ничего не знаю?
— Кто тебе говорил? — спросил я сердито.
— А не все ли равно кто? Может быть, я иду сейчас с будущим Пушкиным!
Тоня с шутливой торжественностью взяла меня под руку. Я вырвался… мы оступились и полетели в сугроб.
— Замечательно! — рассмеялась Тоня вставая. — Ой, если бы видел папа!
Мы долго отряхивались от снега.
— Зайдем, Леша, к нам, погреешься, — пригласила Тоня.
В морозном воздухе сонно прокатилось десять каланчовых ударов.
— Поздно…
— Пошли!
Увлекаемый Тоней, я вошел за нею в дом. Из прихожей в раскрытую дверь виднелась огромная спина доктора. Сидя за столом, Кочкин что-то писал. Над лохматой его головой вился табачный дымок.
Разделись тихо, чтобы не мешать. Но доктор вдруг громко спросил, не поворачиваясь:
— Как здоровье Павла Семеновича?
— Да так… Кашляет, — растерялся я.
— Кашляет? — Кочкин загрохотал креслом, отодвинулся от стола. — Чего же он на прием не приходит? Пуля не дура, свое дело знает. — Пригасив в пепельнице папиросу, доктор, хмурясь, сказал: — Ты, Алексей, предупреди брата. Я с пациентами не церемонюсь, в милицию заявлю!
— Ой, папочка, не пугай! — засмеялась Тоня и, взяв меня за руку, провела в свою комнату.
Присев к ее письменному столику, я увидел на нем стопку бумаг. «Партизаны Сибири», — прочел слова, выведенные крупными буквами. Тоня, вспыхнув, прикрыла бумаги рукой.
— Нельзя читать? — удивился я.
— Да. Пока нельзя. Это выписки из архивных документов.
— Новые выписки? А разве Зотов нам не все рассказал? Зачем ты скрываешь от меня?
Тоня присела на краешек кровати.
— Прости, Леша. Но я могу говорить только то, что проверено и доказано. Таково правило исследователя. — Она помолчала и вдруг рассмеялась: — Здорово я себя — исследователем назвала!
Я не без зависти думал о том, что Тоня уже выбрала себе дорогу в жизни. Максим Петрович был прав. Пушка дала выстрел.
— Кажется, да, — ответила Тоня, когда я ей сказал об этом. — Но все требует проверки. — В глазах ее сверкнули веселые искорки. — А заметно, что я становлюсь историком? Я же меньше стала смеяться. — И она звонко расхохоталась. — Не сердись, Леша, я вот о чем хотела с тобой посоветоваться…
Тоня рассказала о предстоящем слете красногвардейцев завода и предложила, чтобы мы вместе с ней написали письмо партизану Зотову.
— Хорошо бы он приехал! — сказала Тоня, провожая меня до ворот. — До свиданья, мой поэт!
«Мой поэт…» Была зимняя, настоящая сибирская зимняя ночь, когда я возвращался домой. Взошла луна. Снег на мостовой и крышах домов переливался искрами. От домов падали голубые тени. Весь воздух был словно пропитан голубизной.
«Млечный Путь над нами… — закружились в голове еще неясные строчки, — искрится, горит…»
Я спешил, я летел домой, боясь растерять рождавшиеся слова, сочиняя новые и досадуя, что не было никакой возможности тотчас их записать. Дома я сразу бросился к столу, Зина остановила меня градом вопросов:
— Где был? Почему так поздно? Что случилось?
— Зина, оставьте меня!
Я оторвался от стола лишь тогда, когда было записано все, что пришло в голову по дороге.
Я торопливо ужинал и скороговоркой объяснял жене брата, что задержался на занятиях по астрономии, и потом снова сел за стол. Но мне было, конечно, не до уроков. Я писал стихи. Писал до изнеможения, терпеливо, выбирая самые красивые, самые звучные слова. И наконец облегченно вздохнул. Стихотворение было готово:
Млечный Путь над нами
Искрится, горит.
Любишь ты ночами
Арки лунной вид?
Я скажу, не скрою:
Кто-то был со мною
Озаренный, нежный,
Что хотелось жить,
Каждый вечер снежный
Астрономом быть!
Из заглавных букв каждой строки составились два дорогих для меня слова: «Милая Кочка».
Я переписал стихотворение начисто, перечитал его несколько раз и бережно запечатал в конверт. Когда лег в постель, стояла уже глухая ночь.
Что случилось со мной? С той минуты, как был вручен Тоне конверт, я лишился душевного покоя. Перед глазами в невероятном вихре метались рифмованные фразы. Я беспрерывно хватался за карандаш, перечитывал написанное, и мне представлялось, что лучше этих стихов никто никогда не писал!
Так длилось с неделю. Все это время я почти совершенно не спал и на уроках сидел с тяжелой головой. На контрольной по физике я с большими трудностями решил задачи, сдав свою тетрадь почти последним. Во время урока Максим Петрович несколько раз останавливался возле меня и отходил, вздыхая:
— Законы электролиза, друзья, применяйте как можно точнее.
Я понимал, что эти слова относятся только ко мне, хотя говорит их учитель как будто для всеобщего сведения.