При выходе из ворот мы увидели, как навстречу нам текла широкая живая огненная река. Это шли рабочие механического завода. Впереди колонны несли большой портрет Сергея Мироновича, обрамленный траурными лентами. Пламя факелов колебалось, и лицо Кирова казалось подвижным, живым.
Огненная река вобрала в себя нашу колонну и вновь полилась — все вперед, вперед… Посредине городской площади высилась трибуна. Над ней полыхали на ветру траурные стяги, освещенные лучами прожекторов. Площадь напоминала большой костер, который разгорался все ярче.
Мы остановились недалеко от трибуны. Со всех улиц города на площадь текли и текли человеческие реки… В декабрьском воздухе неслись стонущие звуки оркестров… Вдруг площадь замерла. Из репродукторов раздался знакомый бой кремлевских курантов. Говорила Москва, Красная площадь.
Репродукторы смолкли, их сменили голоса с трибуны на городской площади.
— …Тебя нет среди нас, но дело мировой революции живет и будет жить…
Игорь тронул меня за плечо:
— Смотри, Зотов говорит от имени партизан.
Но я и сам уже видел Степана Ивановича на трибуне и с волнением слушал, как он, посланец тайги, сурово и громко говорил:
— Мы — как байкальский хребет, нас не сдвинешь! Колчака побили, через какие трудности прошли. Враг просчитался! Киров с нами!
…Снова Красная площадь. Затихали последние звуки траурного марша. Сливаясь с прощальным салютом Москвы, над городом пронесся рыдающий голос сирены. Его подхватили гудки паровозов, заводов, депо… Со стороны Ангары воздух разорвали орудийные залпы.
Вся страна, весь народ прощался в эти минуты с Кировым.
Глава двадцать первая
«СКВОЗНЯЧОК»
— Ну, как твои успехи, Алеха? — спросил Павел, необычно рано вернувшись с работы. — Скоро ведь каникулы?
— С завтрашнего дня!
— Хорошо! Мне тоже передышка.
Я подал ему табель за первое полугодие. Брат поудобнее уселся в кресло и стал внимательно рассматривать серую книжечку.
— Что же, выходит, ты круглый отличник? — сказал он, улыбнувшись. — Поздравляю! А ну-ка, взглянем в мой табелек…
Я достал тетрадь, в которой ставил ему оценки. Брат раскрыл тетрадку.
— Алгебра — «хорошо», ну и хорошо. Химия — «уд», физика — полугодовой оценки не выставлено, потому что не пройден материал. Справедливо, но плохо. География — то же. История — «уд». И ни одной отличной оценки? — Павел задумался. — Да, дела с учебой пошли у меня неважно.
Брат достал из кармана блокнот и, перелистывая его, стал читать:
— Второе декабря — 152 процента, десятое — 160, четырнадцатое — 135, двадцать шестое… Словом, вчера я выполнил свое обязательство — полторы месячные нормы уже есть.
— Но как же ты думаешь дальше? — спросила Зина, вглядываясь в усталое лицо Павла.
— Дал слово — выполняй!
— А с учебой? Ты дал и другое слово: пройти в этом году за седьмой класс, — напомнил я.
Павел не ответил. Он схватился рукой за грудь, задохнувшись в мучительном кашле.
— Господи! Когда же все это кончится? — запричитала Зина.
Брат, упрямо мотнув головой, подсел к столу.
— Ничего, вылечусь!.. Слышал я, ты, Алексей, с Чернышевым познакомился, — заговорил он, оправившись от приступа. — Одобряет он твой чертеж.
— Что одобряет? Наддувы в моторах уже существуют. Я ничего не изобрел.
— Тебе уж сразу изобретать… Похвалу от Чернышева не тяп-ляп заработать. Он человек серьезный. А вывод таков, как я и раньше думал: тебе на инженера надо учиться. — Брат потянулся к пачке папирос, но отдернул руку и сердито заговорил: — Конечно, и ты и Зина правы, нельзя мне так дальше работать. И здоровье гроблю и времени для учебы не остается. Да и какой толк, что я таким вот путем даю полторы нормы?.. А станок какой, Алеха!
Брат оживленно взглянул на меня.
— Выход есть. Гляди-ка! — Он придвинул к себе бумагу, взялся за карандаш и начал что-то рисовать. Линии рисунка получились у него неровные. — Коряга, а не рука, — ругался брат, но на листке бумаги я ясно увидел контур токарного станка. — Вот патрон, куда деталь вставляется, а вот резцовая головка, — стал объяснять Павел, подрисовывая неясные места. — Зададут в наряде сотню втулок главной оси — успевай только поворачиваться. А как тут развернешься, когда основное время тратится на закрепление этой втулки в патроне. Думал я, думал, Алеха, какой выход найти… Что если мне спариться с Лазаревым и обрабатывать деталь «сквознячком»?
— Это как же — «сквознячком»? — не понял я.
— А вот так, посмотри-ка! — Павел склонился над рисунком. — Вот чугунная втулка, которую надо обработать. По старому способу я должен ее обточить сначала с одного конца, потом с другого и каждый раз тратить время на установку в патроне. А если мне производить только одну операцию, а Василию, скажем, другую и не трогать патрона?
— Как же ты без него обойдешься?
— Патрон в станке останется! Но в него я намертво закреплю приспособление, чтобы быстрей устанавливать втулку. Слыхал про такое приспособление?
— Слыхать-то слыхал, а вот какой вид должен быть у него, не представляю.
— Об этом и надо подумать… — Брат откинулся на спинку кресла. — Начальнику цеха сказал — он только рукой махнул. Технолог прямо говорит: «Не трать попусту время, Рубцов, производственный процесс расстроишь».
— А к мастеру обращался? — спросил я.
— Он в ту же дудку. Технические нормы, говорит, есть, и работай. Нормы, мол, — закон производства, и ломать их никому не дозволяется.
— Дай-ка мне чертеж твоей втулки, — попросил я Павла.
Было еще светло, когда я шел на каток. Тропинка вилась через запорошенный снегом парк.
После ледостава на Ангаре установилась тихая морозная погода. Склонив заснеженные ветви, не шелохнувшись, стояли деревья. Но куда бы я ни смотрел, передо мною была огромная накидная гайка с крупной резьбой. Не знаю, как и откуда она появилась в моем воображении. «Но только с крупной, обязательно с крупной резьбой, чтобы не мялась, — думал я. — Надо поскорее увидеть Игоря».
Теплушка катка полна народу. Слышны шутки, смех, стук коньков по деревянному полу. А вот и Игорь… Он осторожно затягивает ремешок на ноге Милочки Чаркиной.
— Гайка с крупной резьбой! — кричу я ему, усаживаясь напротив.
— Алеша, какая гайка? — недоуменно спрашивает Тоня, поправляя на голове пушистый берет.
— Вот такая! Для приспособления! — показываю я рукой.
— Ничего не понимаю…
Коньки на ногах. Через раскрытую дверь нас обдает свежестью зимних сумерек. На просторном поле стадиона, точно подгоняемый музыкой, переливается бесконечный поток разноцветных свитеров, шарфов, шапочек…
— Где же наш «паровоз»? — смеется Тоня, прыгая на лед.
И, как бы услышав эти слова, пыхтя и отдуваясь, мимо проносится Игорь.
— Цепляйтесь! — кричит он, чуть-чуть сбавляя скорость и на ходу формируя шумный «состав».
Все быстрей, все стремительней движение. Мчится вперед веселый «поезд». Но на повороте «сцепка» одного из «вагонов» подвела, и весь «состав» кубарем летит под откос. Крушение! И только «паровоз» оказался хитрее всех: вовремя сманеврировав, он умчался по ледяному простору.
Отряхнув снег после «крушения», я догнал Игоря:
— Ты понял, о чем я тебе крикнул в теплушке?
— О какой-то накидной гайке.
— Ну да! Ты понимаешь, мы с Павлом придумали, как сделать приспособление!
— Стоп! — Сделав энергичный разворот, между нами вклинилась Тоня. — Довольно вам летать метеорами. Нам тоже интересно узнать насчет гайки. — Она показала в сторону скамейки под елками.
Я рассказывал и чувствовал, что Тоня радуется за меня.
— Ну вот, теперь затяни мне ремешок на ноге, — сказала она, — и… не скрывай больше от меня ничего!