Дома меня встретила плачущая Зина. Она ходила по комнате, собирая в узелок вещи Павла.
— Свезли в больницу. Прямо из цеха на операцию…
Операция? Вынимать пулю, застрявшую где-то у самого сердца?
Не раздеваясь, я сел на кровать.
— На вот, отнеси! У меня сил нет. — Зина протянула мне узел. — Тут белье чистое…
Не помню, как я очутился у дверей больницы. На мой стук вышла женщина в белом халате. Она взяла у меня узел, вынесла пальто, одежду и сказала, что больной Павел Рубцов в операционной у доктора Кочкина и что делать мне здесь больше нечего.
Она закрыла дверь. Откуда-то из глубины здания донесся крик. Мне показалось, что это был голос Павла. Я рванул за ручку двери — дверь была закрыта; прыгнул с крыльца, намереваясь найти другой вход, но не мог найти. Тоскливо светились окна больницы, и я стоял один среди пустынного двора. Так было и восемь лет назад, когда умерла мама… Но тогда рядом со мною находились Павел, Зина. Ласково обняв, они повели меня домой.
«Нет, я не могу уйти, пока не узнаю, что с ним. Вот бы доктора увидеть, спросить его, он хороший. Отец Тони в операционной… Да, но кто меня пустит в это угрюмое серое здание?» Поглубже запахнув полушубок, я сел на ступеньку крыльца.
Издали медленно наплывали звуки колокола с пожарной каланчи — семь, восемь, девять… В темноте за больничным забором лаяла собака. Стало клонить ко сну.
Вдруг я услышал рядом жалобное мяуканье. Котенок? Осторожно цепляясь коготками за шубу, он вскарабкался ко мне на колени и ткнулся мордочкой в рукав. Я сунул теплый комочек за пазуху, прижал его. Нам обоим стало теплее…
— Эй, проснись, замерзнешь! — раздался над ухом чей-то громкий голос.
Я открыл глаза. На крыльце стоял доктор Кочкин и тряс меня за плечо.
— Это ты, Алеша?
— Павел… как?
— Что Павел, сам ты чуть не погиб!
Подхватив под руки, доктор втащил меня в небольшую, ярко освещенную комнату и стал раздевать.
— Ишь ты какой! — хмурился он, растирая мои руки, ноги, лицо. — Да еще с котенком! Ладно, обошлось. Ложись, — показал он рукой на койку. — Спи до утра да не стесняйся, это мой кабинет.
— Операция была?
— Спи, Алексей, спи, — вздохнул доктор.
Надев больничный халат и белый колпак, он сразу вышел.
С тревожным чувством я закрылся одеялом. Замяукал котенок, но вскоре затих, а я так и не смог уснуть.
Когда рассвело, в комнатку вошла какая-то женщина в белом.
— Спишь? — погладила она меня по голове.
— Нет. А где доктор?
— В палате. Прислал тебя проведать.
— Операция кончилась?
— Да.
— Ну как?..
Я приподнялся, с трепетом ожидая ответа, но женщина сказала:
— Шел бы ты, голубчик, домой. Вечером все узнаешь…
В ногах мяукнул котенок. Я поднял его и, сунув под рубашку, стал собираться домой.
С котенком я и прокоротал весь долгий день.
В сумерках пришла Зина. Увидев меня, она разрыдалась.
— Потеряно много крови… Дали кислородную подушку…
Жизнь Павла находилась в опасности. Это было совершенно ясно. Когда совсем стемнело, я снова пошел в больницу.
И здесь у крыльца меня встретила Тоня.
— А я к тебе заходила… Я ведь только сегодня все узнала от папы!
— Отец твой был дома? — спросил я.
— Да, обедал… И снова уехал в больницу.
— Как Павел? Он ничего не говорил?
Тревожные глаза Тони уставились на меня прямо, открыто…
— Крепись, Леша… Не сразу ведь хорошо бывает. А раз папа взялся… Ой, да ты без рукавичек! — дотронулась она до моих холодных рук и тотчас сунула их в свои теплые варежки. — Теперь лучше?
— Да, — ответил я, сжав ее пальцы.
— Вот давно бы так. Ходишь один, переживаешь… Чем ты сегодня занимался?
Я рассказал про котенка.
— Ну вот, котенок… А чертежи приспособления, о которых ты говорил мне на катке?
— К чему они теперь?
— Ты не прав, Леша. Нужно взять себя в руки. Павел Семенович выздоровеет, вернется домой, вот увидишь… Он вернется! Как же ты в трудную минуту забыл о своих верных друзьях?
И вот потекли дни трудного и медленного выздоровления брата. Да, таких дней я еще никогда не переживал. С утра я садился за чертежную доску, которую раздобыл где-то Игорь. Потом, когда приходил мой друг, я уступал ему место, а сам отправлялся проведать брата. Чем радостнее приходили вести из больницы, тем быстрее продвигалась наша работа…
К середине каникул чертежи приспособления были готовы, и мы с Игорем принесли их в цех.
— Толково сделали. Должно получиться, — одобрил Василий Лазарев.
— Это что! — вмешался в наш разговор Петрович. — Надо не чертежи, а само приспособление сделать к приходу Павла Семеновича. Вот сюрприз-то будет!
— А когда делать-то? — покачал головой Лазарев.
— Вот нашел о чем горевать! — посмеялся Петрович. — Да сегодня и начинать. Меня в бригаду берите. — И старый слесарь повел нас в свою мастерскую под лестницей.
Деревянный потолок мастерской просвечивал, и ходившие по лестнице люди могли свободно видеть все, чем занимался старик. Эта особенность потолка и послужила, очевидно, причиной того, что вскоре после нашего прихода в мастерскую в ней появился главный энергетик завода Бойко.
— Почему стоим? Работы нет? — спросил он придирчиво.
— Работы хватает, товарищ начальник, — объяснил Петрович. — Решаем, как «сквозной» способ внедрить…
— «Сквозной»? Что это за слово — «сквозной»?
Лазарев расстелил перед энергетиком чертеж и стал рассказывать о новом способе обточки втулок, предложенном моим братом. Инженер слушал токаря рассеянно, лишь изредка по его чисто выбритому лицу пробегала снисходительная улыбка. Не дослушав Василия, он раздраженно махнул рукой:
— Это в вас грузчик еще сидит, Лазарев, а техника не терпит наскока. Для выдумок существуют инженеры, дело рабочего — выполнять наряд.
— Какая ерунда! — не выдержал Игорь. — Люди вносят ценное предложение, стараются поднять производительность труда…
Бойко не без интереса перевел взгляд на Игоря.
— Я где-то видел вас, молодой человек… Вы инженер или техник? — Он иронически прищурил глаз.
Мне показалось, что в эту минуту главный энергетик очень похож на Ковборина.
— Я ученик десятого класса подшефной заводу школы, — ответил Игорь.
— Ну, знаете ли, это больше чем дерзость! Мальчишкам нечего делать в цехе! Как вас сюда пропустили? — Бойко повернулся и пошел прочь, небрежно сунув руки в карманы своего кожаного пальто.
Мы растерянно взглянули друг на друга, на Петровича.
— А вы бы, ребятки, молчали, и точка. От него это дело не зависит, — сказал Петрович. — Если задержка насчет пропуска будет, к Чернышеву пойдем. Тот поможет!
Донесся протяжный гудок. На морщинистом лице слесаря заиграла улыбка.
— Теперь спокойно поработаем, ребятки. Конец первой смены, начальство все поуходит из цеха.
Петрович присел на корточки, открыл дверцу верстака и стал подавать инструмент.
— Резцы победитовые тебе, Алексей. Корпус приспособления вместе выточим. Напильник бархатный Василию причитается, он всеми мелкими штучками займется. А тебе, — протянул он руку Игорю, — зубило и молоток, слесарить станешь.
Петрович смерил линейкой чугунное кольцо, лежавшее в углу мастерской, и велел мне катить его прямо в цех.
— Так, так, — подбадривал старик, идя за мной, — двигай прямо к станку Павла.
Вторая смена токарей уже приступила к работе. Мне казалось, что все рабочие смотрят на нас с Петровичем.
Василий с Игорем задерживались в мастерской, и, не дожидаясь их, Петрович приступил к делу. Взявшись за рукоятку станка, он проверил, все ли в порядке. Потом вынул из инструментального ящика специальный ключ, разжал им патрон.
— Подымай, Алеша, — негромко скомандовал слесарь.
Ставя чугунное кольцо в патрон, я предупредил Петровича, что мне еще не приходилось работать на станке.