«Счастье человека в пользе, приносимой обществу. Нам открыты все дороги…» Это все верно, очень верно, но ведь это лишь общие фразы, восторги. А наше место в жизни? И готовы ли мы к борьбе? Вот Ольга… Она же не сдает экзаменов. Кем хочет стать Чаркина? Я задумался, перечитал написанное, и оно мне не понравилось. Нет, не такого слащавого рассказа ждут от выпускника десятого класса. Жизнь — это борьба. И то, что совершится в предстоящие годы, будет завоевано упорным трудом, а может быть, и кровью. И мы, выпускники школы, должны стать беззаветными участниками этой большой борьбы. Я заново начал писать…
Свою работу я сдал одним из последних и, когда вышел в коридор, услышал голос Фили:
— Лешка! Ты слышал, что наделала наша Милочка?
— Смешное что-нибудь…
— Да нет, наоборот! Она, понимаешь ли, ходила проведать Ольгу!
— Ну и что тут особенного? Минская болеет. Почему бы не сходить.
— Как что! Разве ты забыл, как пренебрежительно относилась к ней Ольга? А Мила сумела побороть в себе обиду и пошла к ней. Ты почитай, что пишет Ольга всему классу. Ты почитай!
Я развернул протянутый мне вчетверо сложенный листок.
«Милые, дорогие ребята! — Ольга писала крупным нервным почерком. — От всей души спасибо вам. Только теперь я поняла цену вашей суровой и честной дружбы. Вы требовали от меня жить с коллективом, а я сторонилась вас. Помните, даже отказалась помочь в трудную минуту Милочке. А вот сейчас, когда стало мне трудно, она, оскорбленная, униженная мною, пришла. Она долго сидела у моей постели и говорила… Говорила так тепло, сердечно… Вот пишу и плачу и не могу собраться с мыслями. Почему я была так далека от вас? Конечно, тут были и другие причины. Жизнь моя сложилась не сладко. Вы, может быть, уже слышали, что мне пришлось разоблачить своего отчима. Узнав, что он скрывается на квартире своего друга по гимназии Ковборина, я сообщила об этом. Но ведь все это можно было сделать гораздо раньше, если бы я верила вам, своим товарищам. А я поступала, как мне вздумается, сожгла свой дневник, пыталась забыть все, что видела и слышала плохого, и даже разубеждала Алешу. Правда, все было так сложно, запутано, но почему я боялась заговорить с кем-то из вас? Мне представлялось — поднимется шум, разговоры, а я хотела жить спокойно, в стороне от всех бурь. Какая это ошибка! И когда в литейном цехе (помните, на экскурсии?) партизан Зотов обратил внимание на Бойко, заподозрив в нем кого-то, я уже не могла оставаться безразличной… Ольга.
P. S. Забыла написать самое главное! Мой отчим, имейте в виду, вовсе не Бойко, а поручик Кронбрут!»
Кронбрут? Командир карательного отряда? Это тот, который убил моего отца? Я долго не мог прийти в себя. Вот оно что! Вот какой выстрел дала наша пушка!
Шефы с завода преподнесли нам подарок: печатный номер «Ленинца». Школьную стенгазету, посвященную нашему выпуску, они издали как газету-многотиражку. «Ленинец» вышел перед самым торжественным собранием.
От него еще пахло типографской краской, когда, запыхавшийся, я вбежал в школу. Тоня встретила меня упреком:
— Где ты пропадал?
Я показал ей на пачку газет, торчавшую у меня под мышкой.
— Понимаешь, Тоня, их нужно срочно передать Максиму Петровичу.
— Он на сцене. Но через зал не пройти. Народу полным-полно! Беги с другой стороны коридора. — Кочка повела меня за руку.
На сцене, к моему удивлению, горела единственная лампочка. Пахло пихтой. Ребята гремели стульями, расставляя их для президиума.
— Почему здесь так темно? — спросил я суетившегося тут Вовку.
Челюскинец загадочно улыбнулся.
Я выглянул в зал. Недалеко от сцены сидели Павел, Зина, рядом с ними — Василий Лазарев. Доктор Кочкин что-то им рассказывал. Слушая его, Павел беспрестанно смеялся. Ведь сегодня он тоже был выпускником, только «домашним», как подшучивала Зина.
Чуть дальше сидели инженер Чернышев и Виталий Львович.
— Все готово! — Вовка поставил последний стул.
Мы пробежали с ним в зал. Люстра погасла. Медленно раздвинулся занавес. И в этот миг сцена вспыхнула яркими разноцветными огнями. Сразу видно, что над ее украшением потрудились десятки умелых рук. Длинный, покрытый красным бархатом стол обступали зеленые ели. Вершины их горели гирляндами малиновых, синих, голубых электрических огней. Слева от стола, обитая красным плюшем, возвышалась трибуна с гербом СССР. К ней из зала по ступенькам лестницы вела ковровая дорожка. Заиграл оркестр. За столом президиума разместились учителя, родители, шефы с завода, новый директор школы Максим Петрович Грачев. Он и сделал доклад о результатах учебного года.
— Партия направила школьную жизнь по новому пути, и мы будем твердо идти им… Отличное усвоение знаний… Сближение учебы с жизнью, с социалистическим производством!
Но вот Максим Петрович заговорил о нас, выпускниках, и голос его зазвучал как-то особенно проникновенно:
— Немногим более года назад наши сегодняшние выпускники загорелись мечтою ехать на Север — помочь челюскинцам. Благородная цель! Но ведь жизнь оказалась богатой и другими волнующими событиями. Они, эти события, врывались в стены школы каждодневно, ежечасно. И мечты наших друзей стали дерзновеннее, богаче. Первый выпуск десятого класса с честью оправдал надежды педагогического коллектива!
Слушая Максима Петровича, я смотрел на него и думал: чем заслужил такую привязанность ребят и особенно нас, десятиклассников, этот строгий и очень простой с виду человек?
Что-то говорили Тоня, Филя. Я плохо слышал… Дарили цветы учителям. Но вот из зала по ковровой дорожке на сцену вбежал ученик в пионерском костюме. Это был Петя Романюк. Подражая взрослым, он решил говорить с трибуны и, став за нею, исчез с головой.
В зале засмеялись.
— Петя, ты лучше выйди на середину сцены, — сказал Максим Петрович.
— Мне учительница с трибуны велела говорить. Только там табуретку не поставили.
— Вот, видишь, как, — посочувствовал Грачев. Опять все засмеялись.
Романюк-младший вдохнул побольше воздуха и громким голосом произнес свою заученную речь:
— Дорогие выпускники! Мы — младшая ваша смена. Мы желаем вам счастливого пути! Мы обещаем вам, что будем учиться так же хорошо, как вы, и даже еще лучше!
Выступающих оказалось много — педагоги, родители, шефы с завода.
Потом начался бал-маскарад.
Я ходил и не узнавал своих друзей: все были в масках. Вовка переоделся Хлестаковым. Игорь изображал надменного Онегина, Милочка — кокетливую барышню-крестьянку. Грянул оркестр. Замелькали костюмы, улыбки, взлетал серпантин.
— Скучать изволите, барин? — раздался за моей спиной голосок Милочки.
Я обернулся.
— А вы что, грибы изволите собирать, барышня-крестьянка?
Милочка рассмеялась:
— Давай, Леша, по-современному. Ты почему не танцуешь?
— Да вот куда-то исчезла Кочка, — сказал я растерянно.
— И я тоже одна! — ответила Милочка. — У Игоря стряслось что-то с этими… как их называли-то раньше… рейтузами! — Милочка взяла меня под руку. — Пойдем…
И мы стали танцевать.
— Сказать тебе откровенно, Леша, о чем я жалею сегодня? О том, что не вступила в комсомол. Обидно за себя. Столько лет была какой-то глупой девчонкой. Я ведь иду работать в военный госпиталь медицинской сестрой.
К нам подбежали Евгений Онегин и цыганка в широких одеждах. Она оторвала меня от Милочки и закружила. Сквозь музыку я услышал недовольный голос:
— Ну какой же ты невнимательный! Вертелась около тебя целый час, а ты даже не замечал.
— Прости, дорогая Кармен, но я тебя не узнал! Ты так здорово замаскировалась! Так искусно! — начал расхваливать я.
— То-то же!..
Голова шла кругом, ноги не чувствовали пола, а мы с Тоней все кружились и кружились.
— Который час? — спросила Тоня останавливаясь.
Я посмотрел на часы:
— Половина первого…