Ужинаем и ложимся спать.
Женька долго ворочается и кряхтит. Видно, завтрашняя охота не дает ему покоя.
Из дому мы выходим чуть свет. Смазанные лыжи хорошо скользят по крепкому насту, идти легко и приятно. Мы минуем километра три леса, пересекаем неглубокий овраг, поднимаемся по косогору и останавливаемся на краю просторного поля. Впереди голубеют скирды.
Женька нюхает воздух. Он стоит у межевого столба прямой и торжественный, видно, обдумывает план атаки на зайцев. Говорит Женька шепотом:
— Видишь во-о-о-н ту вышку? Шагай прямо на нее. Иди, тихо. Как дойдешь,— поворачивай на крайнюю скирду и нажимай со всех сил. Подымай шум: ори, свисти, пой! Словом, чтобы вся живность поднялась, как по тревоге. Ясно? А я отсюда наискосок двину. Ползком, под маскхалатом. Ты — поднимаешь, я — осаживаю. Ясно? Дичь — пополам.
Согласен.
— Ну, давай осторожно, верблюд!
Беря курс на вышку, я вижу, как Женька облачается в маскхалат и тихонько опускается на нетронутую поверхность снега. Ползет он бесшумно, сноровисто. Я невольно улыбаюсь. Ну и потеха! Посмотрел бы на нас сейчас кто-нибудь из знакомых.
— Куда вы, люди?
— За зайцами!
Цирк.
Тут такие же зайцы водятся, как на Манежной площади бегемоты...
Пока я достигаю вышки, с меня семь потов сходит. Ломиться через тяжелый целинный снег — это вам не по сокольническим дорожкам раскатываться. К тому же до вышки, оказывается, гораздо дальше, чем мне показалось в первый момент. Но, в конце концов, я достигаю назначенного рубежа и поворачиваю в направлении крайней скирды. Это ужасно глупо — идти по пустому полю и кричать во все горло, — но я не могу ослушаться Женьки.
— А-а-а-у-у, ой-ой-ой, у-у-ррр-а!
Я иду и ору что есть сил. Кажется, снег задрожал и вздыбился от моего крика. И вдруг в пяти шагах от меня наст взрывается чем-то белым и круглым. Мгновение — и у этого белого появляются длинные уши, жесткие ноги и дрожащий жалкий хвостишко. Оно летит от меня прочь очертя голову. Вот тебе и бегемоты на Манежной площади!
И во мне самом взрывается что-то. Я сатанею, я дрожу от возбуждения, я задыхаюсь. Видно, мои предки были охотниками. Видно, какие-то очень древние мои родственники знали солоноватый вкус живой крови...
— А-а-а-ууу р-р-рррааааа!
Наст взрывается вторым, третьим, четвертым зайцем.
От волнения у меня дрожат руки, дрожит в горячей судороге гортань, даже веко подергивается.
«Но почему он не стреляет? Почему?» Эта мысль приходит с опозданием. Она, как ушатом холодной воды, плещет вдруг в голову. И тут я замечаю, что с противоположного конца поля бежит мне навстречу Женька. Бежит, забыв про маскхалат, не таясь, размахивая руками.
— Идиот! — выдыхает он мне в лицо.— На какой ты стог развернулся? На какой? Поднял весь зоопарк, погнал под углом тридцать градусов от меня и рад! Испортил всю охоту, сукин сын.
— По-моему, все было правильно, Женечка!
— Молчи, несчастный. После такого кросса тут ни един заяц неделю не покажется.
— Слушай, Женя, я же, честное слово, на крайний стог шел.
— Какое мне дело, куда ты шел? Куда зайцы ринулись?
— Удивительно, как это они смогли узнать, где ты...
— Молчи. Сядь.
Мы молча сидим под стогом. Женька думает. Не знаю, что происходит в его голове, в моей — буря. Никогда бы не подумал, что я могу так разволноваться из-за каких-то зайцев, которые ушли не в ту сторону.
Окрест все спокойно, все блестит величавым мирным блеском. Далекие тоненькие березки стоят в крахмальных накидках.
Сквозь невесомую, полупрозрачную дымку проглядывает красноватое солнышко. Ни ветерка, ни шороха. Постепенно мы успокаиваемся. Женька говорит:
— Игра проиграна. У нас остался один шанс из десяти. Надо поворачивать к оврагу и пытаться поднять что-нибудь там. Без Даго плохо — сам видишь. Пошли.
И снова мы вспарываем снежную целину. Снова разделяемся на два маршрута. Я спускаюсь на дно оврага, а Женька спешит туда, где овраг, сузившись, как осиная талия, разделяется вдруг на два рукава.
Снова я разрываю легкие диким, надсадным криком и на этот раз слышу, как грохает впереди два глухих, раскатистых выстрела.
Когда я выхожу к условленному месту встречи, Женьки в засаде не оказывается. Он карабкается по крутому склону оврага, позабыв лыжи там, где только что лежал притаившись. А впереди Женьки, шагах в ста, ползет рыжий пушистый зверь.
Сначала мне кажется, что это собака. Но у зверя слишком длинный и слишком толстый для собаки хвост. Лиса.
— Подранок!—кричит Женька.— Заходи справа, отрезай от леса.
Я спешу вклиниться между подбитой лисицей и все приближающимся к ней краем мелколесья. И снова сердце бьется так трудно, так стесненно, будто от этой лисьей шкуры зависит вся моя дальнейшая судьба.