Спросил и мысленно ответил себе: нет, не привела бы. Потому что потеря такого рода при всем ее трагизме заставила бы нас по нашей революционной традиции только теснее сплотить ряды, выдвинула бы новых способных людей, выпестованных партией и Красной Армией.
Нет, нельзя сводить все к нескольким славным военным именам того времени. И нельзя рассматривать возможную роль этих людей в будущей войне отторженно от той атмосферы, в какой они погибли и которая еще сильнее сгустилась в результате их гибели с посмертным клеймом изменников родины.
Во — первых, погибли не они одни. Вслед за ними и в связи с их гибелью погибли сотни и тысячи других людей, составлявших значительную часть цвета нашей армии. И не просто погибли, а в сознании большинства людей ушли из жизни с клеймом предательства.
Речь идет не только о потерях, связанных с ушедшими. Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии, о силе нанесенного им духовного удара. Надо помнить, каких невероятных трудов стоило армии — в данном случае я говорю только об армии — начать приходить в себя после этих страшных ударов.
К началу войны этот процесс еще не закончился. Армия оказалась не только в самом трудном периоде незаконченного перевооружения, но и в не менее трудном периоде незаконченного восстановления моральных ценностей и дисциплины.
Не разобравшись в этом вопросе, нельзя до конца разобраться и в причинах многих наших неудачных действий в преддверии и в начале войны…»
Ну что же. Давайте разбираться.
Обратим для начала внимание на такую вот расплывчивость формулировок.
«Атмосфера», которая» сгустилась». Как сгустилась? В каких формах это проявилось? Каким прибором густоту эту, если уж на то пошло, можно измерить?
«Что творилось в душах людей». А что именно творилось? Человеческая душа — потёмки, это наверное слишком цинично кто‑то подметил. Но от того не менее верно. Это сколько человек распахнули для Симонова свою душу до той ширины, что не распахивали никогда для отца и матери?
« силе нанесенного им духовного удара». А удар этот люди опять же держат по — разному. На одного начальник глянет косо мимолётно, он ночь после этого не спит. Другой с начальством иначе как без матюков и не разговаривает. О промежуточных характерах можно не говорить, настолько их много. И что, все они от этого удара есть — спать перестали?
«Каких трудов стоило прийти в себя». А что, когда в Гражданскую войну выяснялось, что то один, то другой красный командир перебегал к белым, или устраивал мятеж, или попросту» якшался с контрой», в Красной Армии начсостав тоже не ел, не пил, всё никак не мог прийти в себя от» духовных ударов»? Так надо понимать трепетные чувства тех самых головорезов, о которых писал Р. Б. Гуль?
Но это так, заметки общего плана.
А вот, если перейти к конкретике. Не будем далеко ходить. Обратимся к примеру… Да хоть к примеру того же самого Константина Симонова. Он ведь тоже жил в ту же эпоху. Более того, служил в той же армии. Носил шпалы старшего политрука. Ведь он же должен был испытывать в точности все те же самые чувства, что и другие командиры Красной Армии, которые нарисовало его перо. Ведь, раз атмосфера, то действовать должна на всех.
Читаем. И ничего не понятно. Говоря вообще, во вселенском, так сказать, масштабе, он утверждает, что командиры эти чуть ли не до земли согнулись под гнётом этой атмосферы. Рассказывая конкретно о себе, радостно перечисляет, когда и что написал, куда ездил, с кем служил. Про эпоху ту рассказывает, что тогда что‑то такое мелькало, но его задевало очень редко. А потому никакого вселенского гнёта он лично не ощущал.
Ну, о себе он объясняет, что всей глубины и тяжести сталинских преступлений он просто тогда не знал. Вопрос. А кто тогда всю глубину и тяжесть знал лучше него? Лучше военного корреспондента, влезавшего во все щели и дырки?
Тогда он объясняет, что это потом партия рассказала ему про эти преступления и эту атмосферу. Но простите. Точно также и всем другим партия рассказала задним числом и про преступления. И про атмосферу. И точно так же все другие стали клятвенно уверять, что вокруг была атмосфера. Которую сами они не ощущали, потому что тогда ещё ничего не знали и ничего не чувствовали. А все остальные вокруг них знали и чувствовали, а потому она, конечно же, была.