Усевшись на лавку, Спесь Федорович кивком позвал хозяина и сурово приказал:
– Чтоб всё было как надо! А что не надо, то ни-ни!!
Удивленный трактирщик повернулся к хромоногому проводнику, но блеск серебра в руке главного заказчика помог обойтись без переводчика. Вскоре стол был заставлен мисками, кувшинами и чашами, а Гефестид стал настойчиво просить холодной воды. Не успели дружинники удивиться, как вода, да ещё со льдинками, была доставлена шустрым мальчишкой. Налив в свою чашу воды, грек долил её до краев из кувшина с вином и, высоко подняв, провозгласил:
– Хайре!
– Чего это вдруг «харе»? – недовольно спросил Михайло, пододвигая к себе блюдо с ещё шипящим мясом, а второй рукой нащупывая чашу с вином. – Только вот сели, и нате вам…
– Он предлагает возрадоваться, – уточнил Геллер, отщипывая веточку от какой-то травы, полностью покрывающей мягкий сыр.
– А-а-а, это хорошо, это по-нашему! – обрадовался богатырь и, бестрепетно взяв горячий кусок поджаристого мяса, закинул его в рот. Челюсти сомкнулись, но тут неожиданно глаза полезли на лоб, а рука, уже обхватившая за бочок симпатичную чашу с темным вином, как-то сразу обмякла и упала на стол.
– Ты чего? Подавился? – встревожился Володимир и потянулся было стукнуть по спине, но Михайло уже проглотил кусок и ошеломленно покрутив головой, громоподобным шепотом поделился своим открытием: – Вкус у мяса, как у козлятины старой.
– А это и есть козлятина, – спокойно ответил атаман, пережевав свой кусок. – Но молодая. И еще, дружина моя верная, вином не упиваться. Крепкое оно у них и горькое.
Осмелевший волхв тихонечко подтащил к себе чашу Володимира и принюхался. Пахло солнцем, смолой и ещё чем-то малознакомым. Обнаружив своё вино у Ивашки, Геллер нахмурился, но потом разрешил. Один глоток. А больше парню и не захотелось, уж больно густым и терпким было чёрно-красное вино. И вкус его был резок до неприятия, даже солнце в нём жгло язык, и будто расплавленная смола липла к горлу. А смутно знакомый запах морской горько-соленой волной ударил в нос, и казалось, что наглые чайки вновь закричали над головой. Вернув запретный плод старшему, Ивашка оторвал кусок сыра и, пережевывая солоноватый комок, вдруг вспомнил свой любимый напиток, взвар.
Осенней порой, когда мелкий дождик льет целыми днями, или студеной зимой, нет ничего лучше, как после дня, занятого делами и заботами, сев у уютно гудящей печки, отхлебнуть глоток горячего питья и раствориться в лете. Щедрое, а не злое, как здесь, солнце согрело травы, летний весёлый дождь дал им силу для роста, озорной ветерок теребил их, не давая заснуть. Всё для того, чтобы, настоявшись с медом, поделились они своей силою с тобой. Второй, уже спокойный, глоток, и на тебя обрушивается нежная ночь, когда в травы входит спокойствие и безмятежность. И звезды тянутся своими лучиками с небес, и вспоминается тебе, как под огромными деревьями, что упираются верхушками прямо в небеса, ты вдруг видишь эти звезды в глазах доверчиво запрокинувшей голову девчонки. И, вдыхая парок над горячим взваром, ты как наяву чувствуешь её дыхание на твоих несмелых губах. И всепрощающе улыбаешься, сделав ещё один глоток, вспомнив, как звенел в лесу колокольчик смеха ускользнувшей за миг до поцелуя подруги. Это взвар, напиток, которым поделились боги. А не горькое вино, которое даже местные разбавляют водой.
Ровный гул голосов, что скользил по краю сознания задумавшегося волхва, вдруг стих, как отрезанный. И в наступившей тишине парень услышал пока ещё удивленный голос атамана:
– А это что за театр?
Ивашка повернулся к светлому пятну входа и прищурился, пытаясь разобраться, что же было странного в фигуре гордо застывшей на пороге.
– Эврика! – воскликнула фигура и сделала шаг вперёд.
– Вот же дожился, бедолага, – грустно вздохнул Михайло. – Из одежи только губка и осталась.
Местные, покосившись на ворвавшегося гения, отвернулись к своим столам, и только хозяин снял фартук и пошёл к прибывшему, что-то бормоча себе под нос.
– Если тело, погруженное в воду… – задрав руку с губкой вверх, продекламировал мужчина. И оторопел, получив дружный ответ:
– Через полчаса не всплыло, значит, оно утонуло!
– Опять? – чуть не плача, отвернулся гений. Но тут подоспел трактирщик и закутал его в фартук:
– Слушай, Орхымэд, я тебя как брата прошу! Разбавляй фалернское, особенно когда ванну принимаешь, да?