Когда наступает время. Историч. ,об А. Македонском
КНИГА 1.
КОГДА НАСТУПАЕТ ВРЕМЯ.
ГЛАВА 1.
СУЗЫ.
* * *
- Там в Вавилоне… А ведь это был ты.
• * *
Птолемей тяжело поднялся по ступеням и остановился в проеме арки. Дорога через пустыню, столь долгая утомила старика, и теперь он наслаждался тенью. Он миновал просторные светлые коридоры галерей и вошел в зал в дальнем углу дворца. Македонец не был здесь долгое время, и заскучавшие воспоминания все разом опрокинулись на него, путаясь и вытесняя друг друга. Мальчик с дощечкой на перевязи и свитком чистого папируса, следовавший за стариком повсюду был готов в тот же миг записать все, что скажет фараон. Он уже открыл баночку с чернилами из сока каракатицы, что висела на поясе, как вдруг Птолемей улыбнулся и сказал:
- Иди, дружок. Сегодня мне нечего сказать тебе. Может быть позже, а пока дай старику остаться наедине со своими мыслями.
Раб поклонился, так и не выпуская изо рта тростникового пера.
- Пусть принесут неразбавленного вина! - крикнул Птолемей вдогонку.
Оставшись наедине с прошлым, Птолемей медленно прошелся по залу и остановился возле стойки с доспехами. Старая, испытанная в битвах, изломанная мечами в сражениях кираса почетно отдыхала здесь вот уже сорок лет. Рисунок на плотно склеенных между собой льняных пластинах истерся и выцвел, но тесненная огранка все еще величественно сияла золотым орнаментом. Птолемей коснулся рукой султана из конских волос на блестящем начищенном шлеме. Жесткие волоски кольнули ладонь, упруго сопротивляясь. Сколько лет минуло, а воспоминания живы! Он подумал про Македонию, и легкая зябь тронула уставшее сердце. Если раньше он верил, что, может быть, еще увидит ее, то теперь понял, что не увидит больше никогда. Врата открыты. Осталось лишь перешагнуть черту, чтобы стать прошлым.
Птолемей еще раз погладил султан, постоял немного и тяжело опустился в кресло. Голова коснулась спинки, и он, наконец, почувствовал облегчение. Вот и вся жизнь. Пронеслась, разрывая целые государства, перекраивала мир, убивала, правила, чтобы теперь еле теплиться в изношенном теле. Все, кого он знал, дерзкие, бесстрашные, великие ушли уже давно еще молодые, еще полные амбиций и страсти, а он зацепился и продолжал жить. Сражался, повелевал, правил. Кто он? Многоумный Одиссей?! Ха! Уллис, обманувший время?! Царь?! Фараон?! Сотер-спаситель (1)?! Птолемей, сын Лага, македонец по крови?! Да. И по духу тоже.
Птолемей устало закрыл глаза. Скупая слеза соскользнула, спряталась в изгибе морщин, чтобы незаметно добраться до поседевшей бороды и затеряться среди волосков. Перед глазами, сквозь блуждающие волны неясно проявилось лицо Филиппа, кристаллизуясь и обретая очертания. Громовержец, покрытый кучерявой порослью, словно катафрактарий (2) чешуей, окруженный стойким ореолом смешанных воедино запахов крепкого вина и мощного перетружденного тела. Филипп второй, царь Македонии. Бесцеремонно взойдя на трон, он был уже настоявшимся перебродившим вином, что излилось пенной лавиной. Сжав отсталую полунищую страну в мощный кулак, он заставил ее разогнуться, выплеснув волю далеко за границы. Словно дремучий полудикий варвар поднялась Македония, жестоко и нагло диктуя свои права. Перепуганные фракийцы, недоумевающие иллирийцы, растерянные греки не успели понять, как и когда Филипп жестко преклонил их, сломал и воссел Зевсом повелевать. Он как сосуд вмещал в себе бурлящую смесь противоречий. Являясь жестоким и бесстрашным воином, он в тоже время был и тонким дипломатом и интриганом. Ненавидя женщин, он обожал их. Беря жен по любви, он никогда не упускал из вида дальновидного расчета. Устаивая великолепные пиры, он после не гнушался напиться с солдатней. Беседуя с философами о возвышенном, Филипп обожал при этом самые грубые и низкие армейские скабрезности.
Обладая нюхом лисицы, македонец с детства видел в юном Птолемее благодатную глину, и с малолетства лепил из него будущего стратега. Спешно выданная за Лага мать Птолемея, скрылась в родовом дворце и тихо угасла там в молчании и скорби от позора. Лаг, будучи уже не молодым человеком старательно обходил стороной разговоры о том, что взял в жены девицу с ребенком во чреве. «Отец дал тебе имя! – грохотал Филипп, гладя по загривку коренастого мальчишку. – Я же дал тебе кровь, а кровь от крови не отступится никогда»! И как назло, словно в упрек позору матери, Птолемей совсем не походил на Лага. Широкий в кости, плотный и тяжелый, умный и настырный, он был детской копией Филиппа. Отдавая Антипатру подросшего мальчишку, Филипп рассмеялся: «Обломай у этого куста ненужные сучки! Хочу, чтоб в единый ствол пошел! И давай, не рассусоливай, вырасти мне достойную опору»! Птолемей почему-то вспомнил, как невольно отшатнулся, увидев впервые, как спружинили ноги царского коня, когда Филипп взгромоздился ему на спину весом каменной глыбы. Он жил неистово, несся, словно необузданный жеребец, и комья из-под копыт его жизни летели камнепадом на тех, кто не сумел уклониться. Да и умер македонец так же внезапно, как и жил. Стоял, приветствуя подданных, раскрыв объятья своей славе, как вдруг покосился и рухнул навзничь. Словно небесная твердь опрокинулась с высоты, сковав оцепенением все живое. Никто и не заметил сразу, как мгновением раньше подступил к нему телохранитель по имени Павсаний, перебросился парой слов с царем, а после быстро пошел прочь. Опомнились, бросились преследовать убийцу, когда тот уже вскочил на коня.