– И ты позвонишь мне, когда наконец что-нибудь узнаешь?
– Кристин, – его голос прозвучал до противного по-отечески, – иногда лучший вариант – просто жить дальше и вспоминать хорошие времена, а не зацикливаться на плохом. Имя ничего не изменит. Почему бы не оставить полицейские дела нам, м-м?
– Потому что речь не о полицейских делах, детектив. Речь о моей жизни. О моем муже. О моем браке. О моем доме. Пожалуйста, не нужно снисхождения. Насколько я вижу, право жены узнать правду наталкивается на желание дружка по покеру скрыть непристойные подробности. Если вдуматься, ты выглядел не слишком удивленным из-за женщины в машине моего мужа.
– Кристин…
– Ты знал, верно? Может, не ее имя, но ты знал, что она существует.
Еще один вздох, еще более тяжкий.
– Я не был уверен, но подозревал. Иногда он о подобном упоминал. Ничего конкретного, так… кое-что. Но имени он никогда не называл, а я и не спрашивал.
– Разумеется. Это бы нарушило правила.
– Правила?
– Клуба изменщиков, или как вы там его называете? Один за всех, и все за одного. Это ведь так работает?
– Слушай, Кристин, я понимаю, тебе пришлось нелегко, но я уверен в одном – Стивен…
– Не надо! – отрезала она, перебив Дэниела. – Даже не смей говорить о его любви ко мне. Я позвонила не для того, чтобы ты убедил меня, будто полуголая женщина в машине моего мужа ничего не значит. Для меня – значит. И думаю, я имею право хотя бы узнать ее имя – и не из газет. Прошла уже неделя, и, честно говоря, я подозреваю, что ты бегаешь от меня намеренно.
– В чем ты меня обвиняешь? – Покровительственность исчезла, ее сменила сердитая осторожность.
– Я ни в чем тебя не обвиняю. Просто хочу узнать имя. И телефон или адрес человека, который сможет рассказать об отношениях моего мужа с этой женщиной.
– Послушай, у меня нет такой информации, но даже если бы была, я бы не мог ее сообщить. У жертв есть права, Кристин. И у их близких. Другими словами, существуют определенные правила. И если мы их нарушим, начнутся проблемы. Я проработал здесь кучу лет и насмотрелся всякого дерьма. На данный момент мое единственное желание – мирно уйти на покой и провести несколько лет на маленькой яхте на архипелаге Флорида-Кис. И я не стану рисковать шеей, даже ради жены друга. Понимаю, звучит жестко, но я вынужден думать о себе. Смерть Стивена даже не была убийством, а значит, тебе вообще следует обсуждать ее не со мной. Тут, скорее, дело о пропавшей без вести, хотя пока заявок по ней не поступало. В любом случае это вне моей компетенции. А теперь мне надо работать. Я пришлю патрульную машину, но больше сделать ничего не могу, прости.
И Дэниел Коннелли положил трубку.
Кристин еще стояла возле столешницы, размышляя, почему ее так отшили, когда телефон зазвонил снова. Она схватила трубку, надеясь, что Коннелли передумал. Но это оказались «Дорси энд Санс». В суматохе она забыла, что друзья и коллеги Стивена собираются воздать ему дань памяти и недоумевают, где его вдова.
Как оказалось, она зря тревожилась. Шквал новостей сократил количество скорбящих до неловкой горстки. Впрочем, совершенно неудивительно. Какой здравомыслящий человек захочет смотреть ей в глаза, а тем более разглагольствовать о том, за какого прекрасного парня она вышла замуж?
Выражаясь как можно туманнее, Кристин объяснила, что задержалась по непреодолимым обстоятельствам и вряд ли сможет добраться в ближайшее время. Мистер Дорси – видимо, один из сыновей – с максимальной деликатностью осведомился, как поступить. Она посоветовала ему отменить церемонию и просто провести кремацию, и он с болезненной вежливостью согласился. Он ничего не сказал, но, несомненно, видел фотографии. Их уже видели все. Старая поговорка оказалась правдивой – жена действительно узнала последней.
Два часа спустя за окном послышался резкий вой полицейской сирены. Кристин поспешила к окну гостиной и увидела, как к ее дому подъезжает патрульный автомобиль с синими огнями. Из машины вышел офицер и начал размахивать руками, указывая на таблички «Прохода нет», развешанные вдоль забора. Сперва послышались вялые протесты, но постепенно толпа двинулась в открытые ворота.
Кристин наблюдала, как медленно освобождается дорога и постепенно разъезжаются фургоны. Когда уехал последний, она подошла к панели управления в прихожей, закрыла ворота и вернулась к окну. Постояла какое-то время, пялясь на пустую улицу и пытаясь почувствовать нечто вроде облегчения. Впервые за семь дней перед домом никого не было, и журналисты не затаились в ожидании.