Ведьма медленно выдохнула сквозь зубы. Чужое горе било наотмашь, грубым узлом оставалось в груди, мешало дышать, путало мысли.
Спасти девочку. Нужно спасти девочку. Чтобы по ней так отчаянно, так горестно не скулила мать.
«Вот только, – мелькнула острая циничная мысль, отрезвляющая лучше снега за шиворот, – убиваться по девочке будет не мать, а бабушка».
Ведьму не замечали. Она шла мимо людей, рядом с ними, слышала их голоса, чувствовала чужое дыхание и запах пота, смешанный с химической вонью энергетиков. Так пахнет усталость и ответственность, отчаянная непримиримость, готовность идти до конца, каким бы ужасным он ни был.
От неё не пахло никак. Её не замечали, когда она проскальзывала между собеседниками, успевая вставить свои пять копеек в их спор, когда расталкивала сонных и раздражительных дачников, когда отпирала кабинет участкового.
Её поиск разворачивался, красной ниточкой тянулся из пальцев, и мир уже начал её терять.
Захлопнув хлипкую дверь, ведьма прислонилась к ней лбом, позволив себе поверить, что отгородилась от ужасов длинного дня. Но эта иллюзия была настолько же зыбкой, как и тишина вокруг – стоило успокоить дыхание и расслабиться, как сквозь стены донеслись неразборчивые голоса, шаги, скрипы, приглушённые, но близкие.
На какой-то миг ведьме захотелось запереться изнутри, никуда не идти, никого не искать. В конце концов, её долг не так уж и велик – снабдить егерей амулетами от злых чар, от чужой воли, от мороков и колдовской гнили, да собрать немного крови, чтоб отследить пропавшего, чтоб знать, жив ли, цел ли, не утекла ли из него кровь, унося последние капли тепла. Вот что должна была делать ведьма – сидеть в участке, смотреть на свои серебряные фляжки с бирками-именами, перебирать костяные амулеты, а не бросаться в лес, выискивая, вынюхивая хищную тварь, как гончая.
Но стоило ей себя в этом убедить, как тут же перед глазами возникал образ вихрастой девчонки, Аси, да едва слышимый материнский вой особенно больно ввинчивался под рёбра.
Она ещё колебалась, когда теребила жетон спецотдела, криво приколотый к футболке, но слишком жуткая, слишком отвратительная догадка терзала её и не позволяла закрыть глаза и умыть руки.
Первым пропал шумный и грубый дачник, сказала старуха. С соседней улицы. Да, вы же не знаете. Головная боль наша. Как начнёт приезжать с мая, так каждые выходные музыка, дым, пьянка, чуть себя не спалил однажды. Тогда он особенно громко с участковым ругался, весь посёлок слышал. Совсем озверел – красный от водки, глаза навыкате, слюной брызжет, словно пену в бешенстве роняет. Я, говорит, таких людей знаю, что всех вас к ногтю прижмут! Хоть весь посёлок сожгу, и ничего мне не сделают! Сильно Асеньку тогда напугал. Ей потом кошмары снились, хныкала, маму звала, да кричала иногда «папа, не надо!».
Жетон лёг на стол, прямо поверх распахнутого журнала. Треснуть бы им так, чтоб стол развалился, да и долг вместе с ним!
Соседа недолго искали. Решили – утоп спьяну, как раз на берегу речки-гнилушки майку его нашли. Каюсь, вздыхала старуха, не поднимая глаз, не горевали мы по нему, больше даже радовались, дух переводили.
Про студентов никто так толком и не знает. То ли пропали, то ли побузили и к себе вернулись. Эти не пили, нет. Шутковали да хулиганили между собой. Девицы визжали, то на помощь звали, то с хохотом от парней отбивались. Наши-то, кто из крепких, старой закалки, сначала на каждый крик прибегали, думали, спасать девчонок надо. А потом рукой махнули. Пусть сами между собой разбираются. Ну вот… и разобрались. А может, всё-таки в город вернулись.
Участковый хранил табельное в сейфе, она точно знала. Не видела, как он его прятал, даже сам пистолет не видела, но её знание было чем-то большим, чем просто осведомлённость. Магия поиска прорастала сквозь её грудь, тонким побегом тянулась к девочке и тянула ведьму за собой, не позволяя остановиться и перевести дыхание.
А потом уже нашего пьяницу нашли. Он тихий был, пил себе в своей хатке на отшибе, только изредка за новой бутылкой выбирался. Вот никто и не заметил его пропажи. Вспомнили, только когда опознать пытались. Жутко было. Пахло жутко, а что осталось и представить страшно. Хорошо, что Асенька не видела, я и не говорила ей ничего, уберечь от ужаса постаралась. Кошмары-то ей так и снились.