— Ты не найдешь второго Джона, это верно, — сказала Виолетта. — Но ты можешь найти мужчину, который в той же степени будет тебе под пару, просто по-другому.
— Ты ведь не нашла.
— Да, я не нашла, — признала Виолетта, — но я не очень-то и искала. Я вообще не искала.
— А ты жалеешь, что не искала?
Виолетта приоткрыла рот, но ни одного звука не слетело с ее губ — казалось, она даже и не дышала. Наконец она заговорила:
— Я не знаю, Франческа. Я, честное слово, не знаю. — И потом, так как требовалось разрядить обстановку, добавила: — Во всяком случае, уж чего-чего, а детей мне больше не требовалось!
Франческа не удержалась от улыбки. —А мне вот нужен ребенок, — сказала она тихо. — Очень нужен.
— Я так и думала, дорогая.
— А почему ты никогда меня об этом не спрашивала? Виолетта склонила голову набок.
— А почему ты никогда не спрашивала меня, отчего я не вышла замуж во второй раз?
Франческа почувствовала, что рот ее сам собой приоткрылся. Однако стоило ли так удивляться проницательности матери?
— Если бы на твоем месте была любая из твоих сестер, то, думаю, я заговорила бы на эту тему, — добавила Виолетта. — Но ты… — На губах Виолетты появилась ностальгическая улыбка. — Ты не такая. И всегда была не такой. Даже ребенком ты всегда держалась отдельно. И тебе необходима была эта дистанция.
Повинуясь порыву, Франческа протянула руку и сжала ладонь матери.
— Я тебя очень люблю, ты знаешь это? Виолетта улыбнулась:
— Посещали меня такие подозрения.
— Мама!
— Ну хорошо, конечно, я всегда знала, что любишь. И как тебе было не любить меня, когда я люблю тебя так сильно?
— Я не говорила тебе об этом, — сказала Франческа, ужасаясь этому своему упущению. — Последнее время по крайней мере не говорила.
— Ничего страшного. — Виолетта сжала руку дочери в ответ. — У тебя голова была занята другим.
Тут почему-то на Франческу напал приступ хихиканья.
— Мама, это очень слабо сказано! Виолетта только усмехнулась в ответ.
— Мама! — заговорила снова Франческа. — Можно, я задам тебе еще один вопрос?
— Ну конечно.
— Если я не найду человека — ну, не как Джон, конечно, но хотя бы в той же мере под пару себе… Так вот, если я не найду такого человека и выйду замуж за кого-то, кто мне симпатичен, но не более того, без любви… это будет дурно или нет?
Виолетта помолчала несколько мгновений.
— Боюсь, что только ты сама можешь дать ответ на этот вопрос, — сказала она наконец. — Никогда, конечно, я не скажу, что поступать так дурно. Добрая половина большого света и даже больше половины — вступает в брак именно так, и многие очень довольны потом своей жизнью. Но ты сама должна будешь решать, когда придет время. Все люди разные, Франческа. Полагаю, тебе это известно лучше, чем многим. И когда человек просит твоей руки, то решать следует, сообразуясь с достоинствами этого человека, а не исходя из каких-то сомнительных правил, которые тебе вздумалось устанавливать заблаговременно.
Мать была права, разумеется. Но Франческе так надоело, что в жизни все оказывается таким неопределенным, непонятным и запутанным, что ей очень хотелось услышать совсем другой ответ.
И все это не имело никакого отношения к вопросу, который давно уже мучил ее сердце. А вдруг она встретит кого-то, к кому испытает те же чувства, что и к Джону? Это казалось невероятным.
Но что, если это все-таки произойдет? Как же ей жить после этого?
Однако дурное расположение духа приносит странное удовлетворение, подумал Майкл, и решил отдаться этому настроению духа полностью.
Он пинал носком сапога камешки всю дорогу домой.
Огрызался на всякого, толкнувшего его на улице.
Он распахнул входную дверь своего дома с такой силой, что она грохнула о каменную стену… Вернее, грохнула бы, если б негодяй дворецкий не оказался на месте и предусмотрительно не распахнул ее перед хозяином прежде, чем пальцы Майкла коснулись ручки.
Но он успел подумать о том, как с грохотом распахнет дверь, что само по себе принесло некоторое удовлетворение.
А потом он побрел вверх по лестнице к себе — его до сих пор мучило ощущение, что не «к себе», а «к Джону», но с этим сейчас ничего нельзя было поделать — и стянул сапоги.
Вернее, попытался стянуть.
«Вот дьявольщина!»
— Риверс! — взревел он.
Его камердинер появился, вернее, словно по волшебству возник в дверях.
— Да, милорд?
— Не поможешь мне стянуть сапоги? — И Майкл отдался на милость камердинера, с неудовольствием думая, что похож сейчас на ребенка. Надо же, три года в армии, четыре в Индии, и он не может сам снять с себя сапоги! И тут ему вспомнилось, что он снимал сапоги без помощи Риверса перед самым своим отъездом в Индию.
Он посмотрел на свои сапоги. Сапоги были какие-то не такие. Какой-то другой покрой — должно быть, Риверс решил, что эта пара лучше подойдет к новому положению хозяина. Риверс вообще ревностно относился к своим обязанностям и, конечно, постарался, чтобы костюм Майкла соответствовал последней лондонской моде. И вероятно…
— Риверс, — спросил Майкл негромко, — где ты взял эти сапоги?
— Милорд?
— Эти сапоги. Я что-то их не помню.
— Милорд, часть нашего багажа еще на корабле. Не обнаружив в уже прибывших чемоданах ничего подходящего для Лондона, я предпринял поиски и обнаружил эту пару среди вещей покойного графа, и…
— Господи Иисусе!
— Милорд? Прошу простить меня, если эти сапоги не подошли вам. Мне казалось, что вы с покойным кузеном были схожи в смысле размеров, и я подумал, что вам захочется…
— Ты просто снимай их с меня. Скорее. — Майкл закрыл глаза и откинулся на спину обитого кожей кресла — кресла Джона! — мысленно изумляясь иронии судьбы и тому, как буквально осуществляются мучившие его кошмары: он мало того что занял место Джона, но и надел сапоги покойного брата!
— Сию секунду, милорд. — На лице Риверса выразилось страдание, но он проворно принялся за дело.
Майкл крепко сжал переносицу большим и указательным пальцами, сделал глубокий вдох и только после этого заговорил устало:
— Я бы предпочел не пользоваться вещами из гардероба покойного графа. — Хотя, говоря по чести, он даже и не знал, отчего одежда Джона до сих пор оставалась здесь; следовало давным-давно раздать все прислуге или отдать благотворительной организации. Но, надо думать, решение тут было за Франческой, а не за ним.
— Хорошо, милорд. Я обязательно прослежу за этим.
— Вот и славно, — хмыкнул Майкл.
— Следует ли мне собрать вещи покойного графа и изолировать их где-нибудь?
Изолировать? Боже, словно вещи эти заражены ядом!
— Нет, пусть все остается на своих местах, — сказал Майкл. — Просто потрудись проследить, чтобы ко мне эти вещи не попадали.
— Хорошо. — Риверс нервно сглотнул, так что его кадык подпрыгнул.
— Ну что еще, Риверс?
— Дело в том, что все вещи покойного графа Килмартина еще здесь.
— Где — здесь? — непонимающе уставился Майкл на камердинера.
— Здесь. — В качестве пояснения Риверс обвел взглядом комнату.
Майкл так и обмяк в кресле. Не то чтобы он желал стереть всякое воспоминание о своем брате с лица земли, вовсе нет — никто так не скучал по Джону, как он, никто!
Ну разве что Франческа, но там дело другое.
Однако он как-то не осознавал, что от него ждут, что он станет жить в этой удушающей атмосфере — окруженный со всех сторон предметами, принадлежавшими некогда Джону. Он носил титул Джона, тратил деньги Джона, жил в доме Джона. Что ж теперь, и обувь покойного брата ему, черт возьми, донашивать?!