Она никак не могла сказать «да». Она не понимала почему, просто не могла, и все.
Но не могла сказать и «нет». Может, она стала безнравственной, может, распутной, но ей не хотелось лишаться ни их страстных свиданий, ни его общества.
Дело было не только в плотских утехах, главное — те моменты после, когда она лежала, свернувшись в его объятиях, а его рука поглаживала ее волосы. Иногда они лежали молча, но иногда разговаривали — обо всем на свете. Он рассказывал ей про Индию, а она ему — про свое детство. Она делилась с ним своими взглядами на политику, и он внимательно слушал ее. И он рассказывал ей анекдоты, которые полагается рассказывать только в мужской компании, так как считается, что они не для дамских ушей.
А потом, когда кровать переставала сотрясаться от их смеха, губы его касались ее губ.
— Обожаю, когда ты смеешься, — говорил он, привлекая ее ближе к себе. Она вздыхала, смеялась, и они предавались страсти снова.
И Франческа снова могла ни о чем не думать.
А потом у нее пришли месячные.
Началось все, как обычно, с нескольких капель на белом полотне рубашки. Удивляться тут было нечему: цикл у нее всегда был не слишком регулярным, и месячные начинались то раньше, то позже, а что матка у нее не слишком-то плодоносная, она и так знала.
Но все равно как-то она не ожидала, что месячные начнутся.
Она даже заплакала.
Ничего трагического в этом не было, ничего губительного ни для ее тела, ни для души, но в горле у нее стал ком при виде крошечных капелек крови, и две слезы скатились по ее щекам.
И она даже не очень понимала почему.
Потому ли, что не будет теперь ребенка, или же потому — Боже, смилуйся над ней, грешной! — что не будет теперь замужества?
Майкл пришел к ней в этот вечер, но она отослала его прочь, объяснив, что момент неподходящий. И хотя он принялся нашептывать ей на ухо всякие безнравственные вещи, напоминая об утехах, которым можно предаваться вне зависимости от того, есть месячные или нет, она попросила его уйти.
Он был явно разочарован, но, видимо, понял. Женщины часто проявляют щепетильность, когда у них «дни».
Но когда она среди ночи проснулась, то очень пожалела, что его нет рядом с ней.
Менструация, как и всегда, продолжалась у нее недолго. И когда Майкл деликатно осведомился, не прошли ли у нее «дни», она не стала лгать. Он бы все равно догадался, что она лжет. Он всегда догадывался.
— Вот и хорошо, — сказал он с таинственной улыбкой. — Я по тебе очень соскучился.
Губы ее приоткрылись, готовясь ответить, что и она скучала по нему, но почему-то ей стало страшно произносить эти слова.
Он потихоньку подталкивал ее к кровати, и вот они уже оба, клубком переплетенных рук и ног, валятся на постель.
— Ты мне снилась, — хрипло шептал он ей в ухо, а руки его поднимали подол ее платья. — Каждую ночь ты приходила ко мне во сне. — Руки его принялись ласкать ее. — Это были очень, очень хорошие сны, — закончил он с пылом.
Она закусила губу. Дыхание ее стало прерывистым: он знал, как ласкать ее, чтобы она совсем растаяла.
— В моих снах, — шептал он, жарко дыша ей в ухо, — ты выделывала несусветные вещи.
Она застонала. Одного его прикосновения было довольно, чтобы возбудить ее, но когда он говорил такое, она вся превращалась в огонь страсти.
— Неслыханные вещи, — продолжал он, не переставая ласкать ее. — Вещи, которым я собираюсь обучить тебя… сегодня же ночью.
— О-о! — застонала она. Губы его скользили по ее бедру, и она знала, что сейчас будет.
— Но сначала вещи, проверенные временем. Для экспериментов у нас еще целая ночь.
И он принялся целовать ее так, как ей нравилось, потихоньку подталкивая к пику страсти.
Но прежде чем она достигла этого пика, он выпустил ее и принялся, срывая пуговицы, дрожащими руками стаскивать с себя штаны.
И это дало Франческе возможность остановиться и подумать.
Хотя думать как раз ей совсем не хотелось.
Но рассудок ее был безжалостен и непреклонен, и, прежде чем она сама сообразила, что делает, она скатилась с кровати и с криком «Постой!» убежала в другой конец комнаты.
— Что? — так и ахнул он.
— Я не могу.
— Ты не можешь… — Он смолк, набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул: — Что?!
Он наконец совладал с брюками, и они упали на пол, открыв ее взорам ошеломительных размеров эрекцию.
Франческа отвела глаза. Она не в силах была смотреть на него. Ни на его лицо, ни на…
— Я не могу, — сказала она дрожащим голосом. — Я не должна. Я не знаю.
— Зато я знаю! — прорычал он и двинулся к ней.
— Нет! — крикнула она и подбежала к двери. Долгие недели она играла с огнем, искушала судьбу. А теперь пришла пора спасаться бегством. И как бы ни было ей тяжело покинуть Майкла, она знала, что должна так поступить. Она была не такая женщина. Она не могла быть такой.
— Я не могу так, — сказала она, прижимаясь спиной к двери. — Я не могу. Я… я…
«Я хочу», — думала она. Зная, что не должна, она все равно хотела. Но если она скажет ему это, не сумеет ли он заставить ее передумать? Он вполне способен на такое. Она знала, что способен. Один поцелуй, одно прикосновение, и прощай вся ее решимость. но только выругался и снова натянул брюки.
— Я больше не знаю, кто я, — сказала она. — Но я не такая женщина.
— Какая «такая»? — сердито спросил он.
— Распутная, — прошептала она. — Падшая.
— Ну так выходи за меня замуж, — накинулся он на нее. — Я с самого начала предлагал честный брак, это ты отказывалась.
Возразить было нечего. Но в последнее время логике редко находилось место в ее голове, и потому она думала только: «Как я могу выйти за него? Как я могу выйти за Майкла?»
— Я не должна была чувствовать это к другому мужчине, — сказала она, сама с трудом веря, что смогла выговорить это вслух.
— Что — это?
Она сглотнула и заставила себя посмотреть ему в лицо.
— Страсть, — призналась она.
На его лице появилось очень странное выражение, едва ли не отвращение.
— Правильно. Ну конечно. Как удачно, что я оказался под рукой и смог обслуживать тебя.
— Нет! — воскликнула она, в ужасе от того, что в голосе его прозвучала насмешка. — Не в этом дело.
— Правда?
— Не в этом дело. — Но она не знала, в чем дело.
Он втянул в себя воздух и отвернулся от нее. Видно было, как напряжено его тело. Она смотрела на его спину, не в силах отвести от него глаз. Рубашка его осталась незаправленной, и хотя она не видела его лица, она так хорошо знала его тело, каждый его изгиб. Он выглядел подавленным и ожесточенным.
Измученным.
— Почему ты не уезжаешь? — спросил он тихо, опираясь обеими ладонями о край матраса.
— Что-что?
— Почему ты не уезжаешь? — повторил он уже громче, но не теряя самообладания. — Если ты ненавидишь меня так сильно, то почему ты не уезжаешь?
— Я тебя ненавижу? Вовсе нет, — сказала она. — Ты знаешь, что я…
— Я ничего больше не знаю, Франческа, — горько сказал он. — Теперь я не могу даже утверждать, что я знаю тебя. — Плечи его напряглись, пальцы вцепились в матрас. Ей было видно одну его руку: костяшки пальцев стали совсем белыми.
— Я вовсе не испытываю к тебе ненависти, — сказала она снова, как будто повторение превращало слова эти в нечто весомое, ощутимое, реальное, нечто такое, что она могла всучить ему как спасительную опору. — Нет. Совсем я тебя не ненавижу.
Он ничего не сказал.
— Дело не в тебе, а во мне, — продолжала она, теперь умоляюще — а о чем умоляла, сама толком не понимала. Может, она умоляла его не питать ненависти к ней. Кажется, только этого она и не смогла бы вынести.
Но он только засмеялся. Это был ужасный смех, горький, тихий.
— Ах, Франческа, — сказал он с такой бесконечной снисходительностью, что голос его стал ломким, — если бы ты знала, сколько раз я сам говорил это…
Губы ее сами собой поджались и сложились в мрачную гримасу. Ей не нравилось, когда ей напоминали обо всех тех женщинах, которые были у него раньше. Она не желала знать о них, даже вспоминать об их существовании.