— Это не малярия, — сказал он, и вновь грудь его стал разрывать кашель.
Она заставила его подняться на ноги.
— Откуда тебе знать, что это не малярия? — спросила она.
— Я просто знаю, и все. Она поджала губы.
— Итак, твоя уверенность в правильности диагноза зиждется на…
— На личном опыте. Я болен уже почти год. Это не малярия.
Она между тем тихонько подталкивала его к двери.
— Кроме того, — добавил он, — еще слишком рано.
— Для чего рано?
— Для следующего приступа, — пояснил он устало. — У меня же только что был приступ, тогда, в Лондоне, два, что ли, месяца назад? Еще слишком рано.
— Почему же рано? — спросила она, сама удивляясь спокойствию своего голоса.
— Ну, потому что рано, — буркнул он. Но про себя он думал совсем другое. Он знал многих людей, у которых промежутки между приступами были и меньше двух месяцев.
Все они были очень больны.
Многие из них умерли.
Если у него промежуток между приступами стал короче, значит ли это, что болезнь побеждает?
Вот ведь насмешка судьбы! Он наконец женился на Франческе, но, возможно, умирает!
— Это не малярия, — сказал он снова с такой силой, что она даже приостановилась и посмотрела на него. — Не малярия, — повторил он.
Она только кивнула.
— Возможно, простуда, — сказал он.
Она снова кивнула, но у него было впечатление, что она просто успокаивает его.
— Я уложу тебя в постель, — сказала она мягко. И он не стал сопротивляться.
К концу дня Франческа была в полной панике. Температура у Майкла все повышалась, и хотя бреда у него не было и мыслил он ясно, было очевидно, что он очень-очень болен. . Он все твердил, что это не малярия, что он чувствует, что это не малярия, но сколько она ни пыталась добиться от него подробностей, он не мог объяснить, почему он это чувствует, — по крайней мере его объяснения не казались ей убедительными.
Она мало что знала об этом заболевании; доступные для дам лондонские книжные лавки не держали книг медицинского характера. Сначала она думала проконсультироваться со своим собственным врачом или даже обратиться к эксперту из Королевского медицинского общества, но Майкл взял с нее обещание, что она сохранит его болезнь в тайне. А как можно было сохранить тайну, бегая по городу и расспрашивая всех и каждого про малярию? Кто-нибудь рано или поздно спросил бы ее о причинах столь пристального интереса к данной болезни. А потому она знала лишь то, что рассказал ей Майкл во время его лондонского приступа.
Но ей казалось странным, что промежуток между приступами вдруг стал короче. Конечно, она не обладала познаниями медицинского характера, чтобы делать какие-либо предположения, и все же… Когда он заболел в Лондоне, он сам сказал ей, что с предыдущего приступа прошло шесть месяцев, а между первым и вторым приступами промежуток был три месяца.
Почему же вдруг течение болезни резко изменилось? Почему приступ начался так скоро? Все это как-то плохо вязалось одно с другим — если, конечно, исходить из того, что Майкл шел на поправку.
А он шел на поправку. Иначе и быть не могло.
Она вздохнула и потрогала его лоб. Он спал, чуть похрапывая, как и всегда, когда у него закладывало носоглотку и грудь. Так по крайней мере он сам сказал ей. Не так долго они еще были женаты, чтобы она могла знать о нем подобные вещи.
Лоб его был горячим, хотя не обжигающе горячим. Губы запеклись — она набрала в чайную ложку теплого чаю и поднесла к его губам, одновременно приподняв его подбородок, в надежде, что так он проглотит чай прямо во сне.
Но он не проглотил чай во сне, а, напротив, закашлялся и, выплюнув жидкость прямо на постель, проснулся.
— Извини, — сказала Франческа, глядя на испачканные чаем простыни. Хорошо хоть ложечка была маленькой.
— Какого черта! — проворчал он, отплевываясь.
— Извини. Я не очень опытная сиделка. Мне показалось, что тебе хочется пить.
— В следующий раз, когда это тебе покажется, подожди, пока я попрошу тебя, — проворчал он.
Она только кивнула в знак согласия, наблюдая за тем, как он снова пытается устроиться на постели поудобнее, затем спросила кротко:
— А сейчас тебе, случайно, не хочется пить?
— Пожалуй, — ответил он.
Не говоря ни слова, она поднесла чашку с чаем к его губам. Он осушил чашку зараз.
— Хочешь еще чаю? Он покачал головой:
— Тогда мне захочется пи… — Он не договорил. И добавил: — Извини.
— У меня же было четверо братьев, — успокоила его она. — Не обращай на меня внимания. Хочешь, я принесу тебе ночной горшок?
— Я сам справлюсь.
Судя по его виду, он никак не сможет дойти до противоположного угла комнаты самостоятельно, но она была не так глупа, чтобы спорить с мужчиной, когда он раздражен. Он сам сообразит, что это ему не по силам, как только попытается встать, и сразу же упадет снова на постель, разумеется. Но никакие ее доводы не смогут убедить его в этом сейчас.
— У тебя жар, — сказала она негромко.
— Это не малярия.
— Я и не говорила, что это малярия.
— Ты это думала.
— А что будет дальше, если это все-таки малярия?
— Это не…
— Но что, если все-таки малярия? — не дала она ему договорить и сразу же с ужасом заметила, что сама говорит голосом тонким и готовым сорваться.
Майкл несколько секунд просто смотрел на нее глазами мрачными и серьезными. Наконец он повернулся на другой бок и просто сказал:
— Это не она.
Франческа нервно сглотнула. Теперь у нее был ответ.
— Ты не против, если я покину тебя ненадолго? — пролепетала она, вставая на ноги так стремительно, что у нее закружилась голова.
Он ничего не ответил, но она видела, как под одеялом плечо его чуть двинулось.
— Я только пройдусь, — пояснила она прерывающимся голосом. И направилась к дверям. — Пока солнце не село.
— Со мной все будет в порядке, — буркнул он. Она кивнула, хоть он и не мог видеть ее.
— Скоро вернусь, — сказала она. Но он уже снова спал.
Стоял туман, и похоже было на то, что грядут осадки посерьезнее, так что Франческа прихватила с собой зонтик и направилась прямиком к беседке. Беседка была открытая со всех сторон, но все же имела крышу, так что, если разверзнутся хляби небесные, она не насквозь промокнет.
Но с каждым шагом дыхание ее становилось все натужнее и тяжелее, так что, когда она дошла до места, она уже едва дышала, но не от утомления, а от сдерживаемых слез.
И, едва сев в беседке на скамейку, она перестала их сдерживать.
Она рыдала и громко всхлипывала самым неподобающим для дамы образом, но ей было все равно.
Майкл, вероятно, умирает. Очень может быть, что надежды нет вообще. И ей предстоит овдоветь во второй раз.
Она едва не умерла в первый раз.
Окажется ли она настолько сильна, чтобы пройти через это снова? И захочет ли?
Это было нечестно, несправедливо, черт возьми! Почему она должна потерять двух мужей, когда столько женщин вокруг, которые благополучно живут всю жизнь с единственным мужем? И частенько не очень-то любят своего спутника жизни. В то время как она так любила первого и так любит второго…
Она любит? Майкла?
Нет, нет, принялась она разуверять саму себя, не то чтобы именно любит. Вернее, любит, но не так. Когда эта мысль промелькнула в ее голове, то она имела в виду, конечно, дружбу. Она любила Майкла как друга. И всегда любила его такой любовью, разве не так? Он был ее лучшим другом, даже и тогда, когда был жив Джон.
В воображении ее нарисовалось его лицо, его улыбка.
Она прикрыла глаза и живо вспомнила его поцелуи на своих губах, его руку, лежащую на ее талии, когда они вдвоем шли по дому.
И наконец она поняла, почему все в последние дни ей казалось по-иному. Происходило это не из-за того, что они поженились, как она сначала предположила. Не из-за того, что он стал ее мужем и она теперь носила на пальце его кольцо.