— Думаю, ваш брак должен был быть именно таким, — сказала Франческа, указав рукой на картину.
Вайолет отступила на полшага и склонила голову набок.
— Думаю, ты права, — ответила она, и лицо ее стало взволнованным от сделанного открытия. — Я никогда не задумывалась об этом.
— Ты должна забрать картину с собой в Лондон, — сказала Франческа. — Она ведь твоя, разве нет?
Вайолет покраснела, и на короткое мгновение Франческа увидела в ее глазах молодую девушку, которой она когда-то была.
— Да, — сказала она. — Но она должна остаться здесь. Именно здесь он подарил ее мне. И здесь… — она указала рукой на картину… — Мы вместе повесили ее.
— Ты была очень счастлива, — произнесла Франческа. Это был не вопрос, просто утверждение.
— Как и ты.
Франческа кивнула.
Вайолет потянулась к ней, взяла за руку и нежно погладила, пока обе продолжали изучать картину. Франческа точно знала, о чем думает мать — о ее бесплодии и о том факте, что они, казалось бы, негласно решили не говорить об этом, да и с какой стати? Что такого могла сказать Вайолет, чтобы разрешить эту проблему?
Франческа молчала, потому что знала: от ее слов матери станет лишь тяжелее, поэтому они стояли, думая об одном и том же, но не говоря ни слова, задаваясь вопросом, кому же из них больнее…
Франческа подумала, что, пожалуй, ей — в конце концов, это же было ее бесплодное чрево. Но, может быть, боль матери была более резкой. Ведь Вайолет была… ее матерью и страдала из-за несбывшихся надежд своего ребенка. Разве это не больно? А ирония заключалась в том, что Франческе этого никогда не узнать. Она никогда не узнает, каково это — страдать за своего ребенка, потому что никогда не узнает, каково быть матерью.
Ей почти тридцать два. Она не знала ни одной замужней женщины этого возраста, которая так и не забеременела бы. Казалось, дети либо рождались немедленно, либо никогда.
— Гиацинта уже приехала? — спросила Франческа, продолжая рассматривать картину и смешинки во взгляде женщины.
— Еще нет. Но сегодня чуть позднее приедет Элоиза. Она…
Франческа заметила, что мать слегка запнулась, прежде чем замолчать.
— Она ждет ребенка, да? — спросила она.
Последовало секундное молчание, а затем она ответила:
— Да.
— Это чудесно, — и она ничуть не кривила душой. Она и впрямь так считала. Просто не знала, как правильнее выразить это словами.
Ей не хотелось смотреть в глаза матери. Потому что тогда она расплакалась бы.
Франческа откашлялась и наклонила голову, словно нашла на Фрагонаре еще дюйм, которого до сих пор не замечала.
— Кто-нибудь еще? — спросила она.
Она почувствовала, что мать слегка напряглась, и подумала, что Вайолет, наверное, решает, стоит ли ей притвориться, что она не поняла, о чем речь.
— Люси, — тихо ответила ей мать.
Франческа наконец повернулась и заглянула в лицо Вайолет, вырвав ладонь и рук матери.
— Опять? — спросила она. Люси и Грегори были женаты меньше двух лет, но это будет их второй ребенок.
Вайолет кивнула.
— Мне жаль.
— Не говори так, — сказала Франческа, в ужасе от того, как тихо звучит ее голос. — Не говори, что тебе жаль. Об этом нельзя жалеть.
— Нет, — тут же согласилась ее мать. — Я имела в виду вовсе не это.
— Ты должна радоваться за них.
— Я рада!
— Радоваться за них сильнее, чем переживать за меня, — выдохнула Франческа.
— Франческа…
Вайолет попыталась дотронуться до нее, но Франческа отпрянула.
— Обещай мне, — сказала она. — Ты должна пообещать мне, что всегда будешь радоваться больше, чем грустить.
Вайолет беспомощно посмотрела на нее, и Франческа поняла: ее мать не знала, что сказать. Всю свою жизнь Вайолет Бриджертон была самой чуткой и самой чудесной из матерей. Казалось, она всегда знает, что нужно ее детям, особенно, когда им действительно было что-то нужно: будь то доброе слово, мягкое поощрение или даже пресловутый хороший втык.
Но сейчас, в данный момент, Вайолет была в растерянности. И это Франческа стала тому причиной.
— Прости, мама, — сказала она, не успев сдержать слова. — Прости, мне так жаль.
— Нет, — Вайолет сделала шаг вперед и обняла ее, на этот раз Франческа не стала отодвигаться. — Нет, дорогая, — снова сказала Вайолет, нежно гладя ее волосы. — Не говори так, пожалуйста, не надо.
Она успокаивала ее, что-то тихо шептала, а Франческа позволяла матери обнимать себя. И когда горячие, безмолвные слезы Франчески закапали на плечо матери, ни одна из них не сказала ни слова.
Два дня спустя приехал Майкл. К этому времени, Франческа с головой ушла в приготовления к крестинам Изабеллы, и ее разговор с матерью был, если и не забыт, то, по крайней мере, отодвинут на второй план. В конце концов, ничего нового сказано не было. Франческа оставалась такой же бесплодной, как и во все предыдущие свои поездки в Англию к семье. Единственное, чем отличался этот раз, так это тем, что она в самом деле с кем-то поговорила об этом. Немного.
Как смогла.
И все же почему-то с нее словно спала какая-то часть ноши. Когда она стояла там, в коридоре, в объятиях матери, что-то вылилось из нее вместе со слезами.
И хотя ей все еще было больно из-за детей, которых ей никогда не иметь, впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Это было странно и чудесно, и она отказывалась думать о том, почему.
— Тетя Франческа! Тетя Франческа!
Франческа улыбнулась и подхватила свою племянницу под руку. Шарлотта была младшей дочерью Энтони, через месяц ей должно было исполниться восемь.
— Что такое, куколка?
— Ты уже видела платье малышки? Оно такое длинное.
— Знаю.
— И с оборками.
— Платье для крестин должно быть с оборками. Даже мальчиков одевают в кружево.
— По-моему, это совершенно не нужно, — сказала Шарлотта и пожала плечами. — Изабелла даже не знает, что на ней такое красивое платье.
— О, но зато мы знаем.
Шарлотта на мгновение задумалась над этим.
— Но мне все равно, а тебе?
Франческа усмехнулась.
— Да, думаю, мне тоже. Я люблю ее, независимо от того, что на ней надето.
Они вдвоем продолжали идти по саду, срывая лиловые гиацинты для украшения часовни. Они нарвали почти целую корзину, когда услышали отчетливый грохот приближающейся кареты.
— Интересно, кто это, — сказала Шарлотта, приподнимаясь на цыпочки, словно это и впрямь могло помочь ей разглядеть карету.
— Не знаю, — ответила Франческа. Всех родственников ждали после обеда.
— Может, это дядя Майкл.
Франческа улыбнулась.
— Надеюсь.
— Обожаюдядю Майкла, — сказала Шарлотта со вздохом, и Франческа чуть на рассмеялась, потому что выражение в глазах племянницы было таким же, какое она видела тысячу раз до этого.