Зачем я? К чему этот рост несуразный?Затем ли чтоб вечером долгого дняЯ сверху на город взглянул звездоглазно,А тот фонарями и кольцами газа,И тысячей окон глядел бы в меня…
Кашалот
В глазах кашалота протяжная гаснет мысль,Пока он недвижный лежит в полосе прибоя.Взлетают гагары, и волны целуют мыс,И небо над пляжем пронзительно-голубое.
На шкуре гиганта отметки былых победС тех пор как спускался подобьем Господней карыВ кромешную бездну, куда не доходит свет,И рвал, поглощая бесцветную плоть кальмаров.
Вот снасть гарпунера, что так и не взял кита.Вот ярость касаток, кривые акульи зубы,И старый укус, что оставила самка та,Которую взял подростком в районе Кубы.
Он видел вулканы и синий полярный лёд,И танец созвездий над морем в ночи безлунной,Беспечный бродяга холодных и теплых вод,Как знамя над хлябью свои возносил буруны.
Но странная доля, проклятье больших китов,И в этом похожи с людскими китовьи души.Владыкам пучины как нам, до конца веков,Из вод материнских идти умирать на сушу.
Взлетают гагары, и волны целуют мыс,Заря безмятежна, а даль, как слеза, чиста.В небе над пляжем упрямо штурмует высьБелое облако, похожее на кита.
Ничего святого
(посв. Н. Гумилеву)
Сегодня я вижу, особенно дерзок твой рот,Ты куришь сигары и пьешь обжигающий брют,Послушай, далеко-далеко в пустыне идетСлепой одинокий верблюд.
Ему от природы даны два высоких горбаИ крепкие ноги, чтоб мерить пустые пески,А здесь воскресенье, за окнами – дождь и Арбат,И хмурое небо оттенка сердечной тоски.
И ты не поймешь, отчего же случайная связьПриносит порою такую ужасную боль,А там над пустыней созвездий – арабская вязь,И глазом Шайтана восходит кровавый Альголь.
Но старый верблюд не увидит величья небес.Он чует лишь воду и змей, и сухие кусты,Как ты, обольщая бандитов и пьяных повес,Торгуешь собою, не зная своей красоты.
Пусть память поэта простит небольшой плагиат,Но вдруг ты очнешься от тягостных сладких забав.Ты плачешь? Послушай, далеко-далеко на озере ЧадИзысканный бродит жираф.
Ракета
Его еще не забыли.Соседи расскажут вкратце,Как рылся в автомобиле,Ходил на канал купаться.
Нескладный, худой, лохматый,Одежда, как на чужого.Едва ли он был солдатомИ вовсе не пил спиртного.
Работал по будням в книжном,В субботу играл на флейте,Чудак с бородою рыжей.Его обожали дети.
Он часто вставал до света,И что-то на крыше строил,Антенну, маяк, ракету?Из жести неладно скроенную.
За это его ругали,А он лишь молчал угрюмо.Милицию вызывали,Писали доносы в Думу.
И вот, дождались, накликалиБеду, что давно витала.Флейтиста – на время в клинику,Ракету – в приём металла.
Наутро в подъезд загаженныйЯвились медбратья дюжие,Здорового быта стражники,Вязать и спасать недужного.
Вломились, а он – на крышу,В ракету, и люк захлопнул.Потом приключилась вспышка,И стекла в подъезде лопнули.