Снова могло показаться, что она улыбнется, но и на сей раз это было не так.
— Теза, — проговорила она. — Антитезис. Синтез.
— Я стараюсь мыслить как предприимчивый журналист. Ищущий сенсацию.
Наконец-то она улыбнулась. И сделала это широко и лучезарно.
Я подсел к ней на диван.
— Вы мне нравитесь, — сказал я.
— Я знаю.
— Это действительно так.
— Я знаю, но это не имеет значения.
— Пока что. В один прекрасный день это будет иметь значение.
— Скорее всего нет.
— В вас есть что-то таинственное.
— Вы меня не знаете, — возразила она. — Вы нафантазировали, а теперь хотите, чтобы я соответствовала вашим фантазиям.
— Мне кажется, что вы с какой-то чудинкой.
— В этом вы правы.
— Простите за откровенность… Вам пришлось много пережить.
— Я постоянно ощущаю голод, — сказала она.
— Да-да! — Я вернулся на кухню, вынул из духовки сковороду с супом и принес на обеденный стол. Затем отыскал пару мисок с изображением Микки Мауса и его семейства по краям, две ложки, вазу с присоленными крекерами и пачку масла.
Я съел одну миску супа; Кристин одолела три. У нее была пачка сигарет, и мы закурили, допивая вино.
— Среди прочих запасов на плоту был ящик сигарет в герметической упаковке, — сказала Кристин, — но не было спичек. — Сигареты — и только две пинты воды… затхлой, прогорклой воды… не было открывалки. Мы… мне пришлось протыкать банки ножом… Были рыболовные крючки, но всего лишь несколько ярдов лески и никакой приманки. Нашлась ракетница, но не было сигнального зеркала… Не было сети для собирания планктона… Изготовители плота много чего обещали, но снарядили плот отвратительно… Я много думала о людях, которых наняли для того, чтобы оборудовать спасательный плот…
То, что говорила Кристин, отнюдь не было каким-то грустным, дремотным воспоминанием о пережитом. Она говорила убежденно и сурово.
Внезапно она спросила:
— А вы — какой?
— Я не знаю, что вы имеете в виду.
— А вы подумайте.
— Ей-богу, не знаю… Я никогда не подвергался таким испытаниям.
— Испытаниям? Это все чепуха… Я подверглась испытаниям и теперь знаю о себе даже меньше, чем раньше. Вам можно довериться?
— Да, вы можете мне доверять.
— Я не думаю, что вы слишком глубоко заблуждаетесь. Может, это и не вполне точно и честно, однако…
— Вам нельзя здесь оставаться, Кристин.
— Я слишком устала…
— Мы пойдем ко мне — на ваших условиях. Идет?
Закрыв глаза, она медленно покачала головой.
— Я оставлю Дугу деньги за одежду, еду и квартиру. Вам нельзя здесь оставаться. Пойдемте прямо сейчас со мной. Я могу остаться на судне, если вы захотите.
— У вас есть судно?
— Небольшое суденышко… Вы можете оставаться у меня дома, а я переночую там.
— Парусная шлюпка?
— Нет, настоящая яхта, можно сказать, крейсер в миниатюре.
— Я не могу оставаться, не могу идти…
— Надо идти.
— Вам не следует ничего ждать от меня…
— Договорились.
— Ничего… Ничего-ничего-ничего!
— Идемте сию же минуту.
— Я выпила слишком много вина… Я пьяна. Эта жизнь — гадкая, ужасная шутка. Кажется, я презираю вас… Я не знаю… Ну ладно… Да-да, я иду с вами…
Глава седьмая
Я вручил Кристин сумму, которой должно было хватить, чтобы заплатить за квартиру, купленную одежду и еду, и она оставила деньги на обеденном столе вместе с запиской к Канелли. Я быстро прочитал записку, пока Кристин находилась в спальне. Почерк у нее был симметричный и округлый, как в учебнике Пальмера.
Мой дорогой Дуг.
Очень сожалею, но я должна уйти и сделать это без всяких объяснений. Прочность дружбы не зависит от ее стажа; ты навсегда останешься для меня другом, сыгравшим совершенно особую роль в моей жизни. Ты спас мне жизнь, но это было скорее всего лишь делом случая; главное, что ты добротой своих намерений также спас мое нутро, мою сущность. Я не могу сейчас сказать большего — незнакомец прочтет это до тебя. Не беспокойся обо мне, со мной все хорошо.
С любовью Кристин.
Слова «незнакомец прочтет это до тебя» царапнули меня, и мне вдруг захотелось оказаться человеком, который не подтвердил бы этих грязных ожиданий.
Мы навели порядок в квартире, собрали нехитрые пожитки Кристин и поехали к дому, который я снимал в восточной части острова. Это было небольшое современное бунгало, меблированное в стиле, который один мой приятель назвал «люмпен-пролетарской эклектикой». Но бунгало было уединенным и удобным, с двориком, заросшим деревьями и кустами и живущим среди этой чащи пересмешником, который подражал крикам кошек и детей.