Стиверсон появился без десяти час. Он извинился, подал мне руку, сел за стол и добавил:
— Я не ел с вечера. Могу съесть даже падаль.
— Ее подают с шинкованной капустой и фасолью, — сказал я.
Стиверсон был моложавый, поджарый, загорелый мужчина лет под сорок с взъерошенными волосами, словом, вовсе не такой, каким я его себе представлял. Казалось, он явился из теннисного клуба или только что сошел с яхты. Я подумал, что будь он владельцем яхты, он непременно назвал бы ее каким-нибудь претенциозным именем вроде «Non pro bono»[12]. На нем были парусиновые туфли на платформе без носков, линялые хлопчатобумажные брюки, рубашка, похожая на верхнюю часть пижамы, и твидовый спортивного типа пиджак.
— Стало быть, вы Старк, — проговорил он.
— Утверждаю, что так.
Его улыбка была сардонической, холодной. Он прощупывал меня взглядом голубых глаз, пытаясь оценить мои человеческие и финансовые возможности и, по всей видимости и то и другое оценил не слишком высоко. Это был явно жесткий человек, хотя с первого взгляда его вполне можно было принять за какого-нибудь стареющего служителя на пляже.
— Мари сказала, что однажды вы пытались убить ее.
— Да, но я опростоволосился: надо было сначала всадить ей в сердце нож, а уж потом бросать за борт.
— За что вы пытались ее убить?
— Долгая история.
— Мне интересно услышать.
— Мари расскажет вам свою версию.
— Она уже рассказала.
К столу подошла официантка. Мы заказали говядину на ребрах и пиво с условием, что она подаст его сразу.
— И что же Мари сказала?
— О чем?
— О моем визите к ней.
— Она сказала: «Никогда!» Правда, добавила, что вы можете не сомневаться: она сама придет к вам, когда освободится.
— Это угроза, — заметил я.
Он кивнул.
— Похоже, что так.
— Когда, по вашему мнению, ее освободят? Ее не выпустят на поруки? Может, мне следует взять длительный отпуск?
— Мистер Старк, почему вы приехали в Лос-Анджелес?
— Я приехал сюда по причине, которую изложил вам в письме и в телефонном разговоре: я хочу увидеть свою дочь.
— Мари рассмеялась, узнав о ваших претензиях на отцовство. Она сказала, что вы не отец Габриэль, это совершенно определенно. Ее отец — француз.
— Всем известно, что Мари Элиз Шардон — прирожденная лгунья, какой до нее не было на свете. Она гений лжи, Микеланджело лжи, Бетховен и Шекспир лжи. Это идеальное вместилище лжи, обмана и предательства. И одно ее утверждение, что я не отец Габриэль, уже является неопровержимым доказательством обратного.
Он улыбнулся.
— У вас есть какие-нибудь другие доказательства, кроме отрицания Мари?
— Временные рамки.
Похоже, это его не убедило.
— Как бы там ни было, — заявил я, — я хочу увидеть девушку.
— Как вы знаете, Мари содержится в заключении в Сан-Диего. Габриэль в ожидании суда сняла в Сан-Диего квартиру. Я увижу их обеих сегодня вечером и скажу о вас Габи: она сможет сама решить, видеться с вами или нет.
— Благодарю.
— Я позвоню вам в отель сегодня вечером.
— Буду ждать.
Официантка принесла два больших блюда говядины с капустой и фасолью. Мы заказали еще пива. Мясо было жестким, соус безвкусным, капуста водянистая, фасоль сухая. Не зря я не доверял забегаловкам, в которые не ходят чернокожие клиенты.
— Вы когда-либо ели такое мясо? — спросил Стиверсон.
Когда мы покончили с едой, официантка каждому принесла по два полотенца, одно влажное, другое сухое.
Я спросил:
— А что, Мари собираются выпустить на поруки?
— Судья установил залог в три миллиона долларов наличными.
— Это не составит проблем.
— В том-то и дело, что составит. Все активы Шардон и здесь, и в Мексике арестованы. Счета в Швейцарии заморожены. Мне придется отчаянно повоевать, чтобы разморозили сумму, необходимую для ведения защиты.
— Сурово. И какова ваша стратегия?
— Партизанская война. Я намерен подавать ходатайства. Об освобождении, об изменении места содержания. О возмутительном поведении полицейских во время ареста, о провокационных действиях по отношению к арестованной, о незаконности обыска и ареста. О том, что моего клиента судят отдельно от остальных пятерых арестованных якобы из соображений конспирации. Я постараюсь добиться, чтобы свидетельства, неблагоприятные для моего клиента, были исключены. Я буду тянуть канитель, пока враждебно настроенные свидетели умрут или исчезнут. Если это не сработает и начнется суд, я надеюсь, что найдется по крайней мере один идиот среди присяжных, чтобы застопорить работу.