Габриэль вернулась в Штаты в середине декабря. Она планировала провести неделю в Калифорнии, навестить находящуюся в заключении мать, а затем побыть неделю со мной, прежде чем вернуться во Францию. За два дня до ее приезда в Майами я серьезно заболел. Я приехал в больницу в три часа дня, а к четырем меня положили на операционный стол. Старые швы моей тонкой кишки разошлись. Несколько лет назад, после того как Шанталь стреляла в меня, тридцать шесть дюймов кишок были удалены, а два оставшихся отрезка сшиты. Со временем на этом месте возникли спайки, затем частичная закупорка, прободение и как следствие перитонит.
Меня оперировали четыре часа, после чего целую неделю я находился под особым присмотром. Дважды, как рассказали мне сестры, я едва не умер. Останавливалось сердце. Я помню сквозь дымку забытья, что приходила Габриэль. Я не уверен, что мы разговаривали; если и так, я ничего не помню.
Однажды утром я проснулся в чьей-то комнате — слабый, худющий, все еще больной, но уже миновавший кризис, а главное — в здравом уме.
Габриэль появилась с цветами.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше всех.
— Говорят, что ты скоро поправишься.
— Ты едва не стала наследницей, Габриэль.
— Врачи говорят, что это последствие старого ранения.
— Да, мне стреляли в живот.
— Кто стрелял?
— Твоя мать.
— Боже! — воскликнула она. — Ну и пара! Какой-то кошмар! С одной стороны, смешно, но с другой — это все-таки ужасно.
Габриэль была в голубом шерстяном костюме и белой шелковой блузке. Она отрастила волосы. Молодая, очень хорошенькая и снисходительная к своему глупому отцу. Как и большинство девушек ее возраста, она, похоже, считала себя взрослой, а родителей — детьми. Но вела себя исключительно корректно.
— Как твоя мать?
— Подавлена, сердита, дерзка, напугана… Но скоро ее могут освободить под залог.
— Откуда она взяла деньги?
— У нее есть банковский счет, о котором правительство не знает. Где-то на Каймановых островах, я думаю.
— Когда будет суд?
— Намечен на июль.
— Где ты сейчас остановилась?
— Дома.
— Как поживает старина Блай?
Она улыбнулась.
— Страшный сквернослов. Я учу его ругаться по-французски. Теперь, когда ему что-то скажешь, он отвечает: «Merde»[13].
— Блай — замечательный собеседник и превосходный лингвист.
— Дэн, ты не будешь возражать, если я возьму «Ленивые кости»?
— А ты сможешь сама управлять им?
— Я не стану плавать далеко. Я в оба конца пойду не под парусами, а с помощью двигателей.
— Ну конечно, развлекись. Как дела с учебой?
— Возможно, я завершу этот год и больше не вернусь туда. Я хочу найти себя в жизни.
— Надеюсь, ты хочешь бросить учебу не из-за денег.
— Нет… Ну, я пойду. Сестра сказала мне, чтобы я не задерживалась у тебя долго.
— Придешь завтра?
— Конечно.
— Знаешь, Габриэль, потребуется, естественно, время для моей поправки, но я думаю, что к весне буду чувствовать себя совершенно здоровым. Давай махнем с тобой на яхте по Карибскому морю, к Наветренным и Подветренным островам. Будем плыть днем, бросать якорь с заходом солнца. Будет чертовски здорово! Как ты думаешь?
— Мне бы очень хотелось этого.
— Договорились.
Мало-помалу я шел на поправку и через несколько дней меня, правда еще слабого, отпустили из больницы. Габриэль продлила свои каникулы и задержалась у меня еще на неделю. Она готовила еду, следила за тем, чтобы я выполнял предписания врачей, сопровождала меня в прогулках вдоль канала.
Блай был счастлив увидеть хозяина. Распушив перья, он закричал:
— Вышвырнуть этого ковбоя вон!
Вечерами мы с Габриэль слушали музыку, играли в настольные игры, читали. Она дала почитать один из своих рассказов. Мне он понравился, но показался мрачноватым. В нем шла речь о красивой молодой женщине, которая была убита.
Габриэль навестила свою мать в Калифорнии, затем вернулась во Францию. В течение всей зимы она еженедельно звонила по телефону. Учебу она бросила, но оставалась в Париже.