– Кто еще хочет попробовать свежей водички? – рявкнул стрелок, поднимая пистолет на уровень глаз.
Вот теперь дело принимало совсем плохой оборот. И что самое страшное, такое наверняка было не только здесь. А повсюду, где пытались обосноваться выжившие. Вода ведь нужна всем.
– Оставляем вас наедине, – тихо прошептал я, отходя в сторону, держа автомат в боевом состоянии.
Быстрее, к автобусу. Сейчас здесь будет зачистка. Обезумевшие от страха люди будут в истерике стрелять в каждого, кого будут подозревать в том, что он пил воду, хотя пили все. И будут стреляться, зная, что их ждет. Или отстреливаться от остальных, надеясь протянуть хотя бы еще немного. Нам здесь явно делать нечего, уйти как можно быстрее, надеясь, что когда вернемся сюда вновь, тут уже будут решены проблемы такого характера. Можете обвинять, что я трус, что не буду участвовать в этой кошмарной разборке, кто больше виноват. Это не моя война, не моя битва. И не мне решать и тем более указывать людям, что им делать. В лучшем случае меня пошлют куда подальше, а в худшем – сам получу пулю в голову, встав на защиту выпившего водопроводной воды человека.
Пусть сами разбираются, что о чем и зачем. И только уж потом мне можно будет влезать. Любопытной Варваре, как говорится, на базаре нос оторвали. А тут и всю голову открутят.
– Артем, заводи машину, – крикнул я, – влезая внутрь,
– Что такое, я слышал стрельбу…
– Вода заражена! Напьешься и станешь не козленочком, а мертвячком. Милым таким, плотоядным… Да не стой ты! Заводи, тебе говорят!
– Хорошо, хорошо…
– Все наши внутри? – спросил Егор, пытаясь на глаз определить, изменился ли состав пассажиров.
– Маша вышла сигарету стрельнуть, – сказал Артем, включая зажигание, – но сейчас должна вернуться…
– Черт! – схватился я за голову, – не глуши мотор, я сейчас! Егор, кто будет близко подходить, не стесняйся, пошли к черту.
Из приоткрытой двери выскочил обратно наружу, лихорадочно соображая, где я могу отыскать эту любительницу прокоптить легкие. Во дворе ли она или уже где-то внутри этого здорового здания. Хотелось заорать во все горло и с чувством выматерится.
– Михаил! Парень, ты ведь Михаил! – узнал меня один из пробежавших мимо милицейских.
Я кивнул, еще слабо соображая, что он говорит. Что-то про зараженных, карантин и еще какую-то такую же ерунду. Машинально я кивал головой в ответ на его вопросы и точно так же по инерции зашагал следом, только от того, что просто не знал, куда еще идти. Может, там хоть немного прояснится…
«Зараженными» оказались несколько человек в ванной комнате, априори застигнутые там, рядом с водой. А значит, так или иначе выпившие ее. По быстро простевшей человеческой логике это могло значить только одно – убить. Не из-за какой-то особой жестокости или жажды крови, а ради собственной безопасности. Слишком страшно стоять рядом с человеком, на которого только падает подозрение, что он может обратиться. Конечно, не обошлось без истерик, споров и скандалов. Особенно жутко было видеть людей, которые замечали в потенциальных «зараженных» своих родных. Мужья, отбивающие своих жен, матери, пытающиеся защитить собственных детей. Никто же не знал, что все так обернется, и подумать не могли о такой простой вещи.
А когда поняли, то оказалось слишком поздно. Дети ведь слабее взрослых людей, поэтому пить им хотелось чаще, чем их родителям, занятым подчас совсем другими вещами. И неужели кто-то из родителей мог так просто сказать, что да, конечно, мой ребенок заразился, его надо убить. Это не мать, а какое-то чудовище…
Да и как у самого обыкновенного человека, милиционера, еще пару дней назад занимавшегося тем, что разгонял пьяных бомжей и алкашов, или расследовавшего кражи и угоны, поднимется рука выстрелить в голову ребенку. Самому обыкновенному, живому, с виду даже вполне здоровому ребенку. Неужели найдутся такие люди, способные совершить такое преступление. Сейчас даже не столько против закона, который уже отправился в прошлое вместе с относительной безопасностью на улице, сколько против совести.
Таких моральных уродов среди нас не нашлось, но и оставаться вместе с ними без всякого ограждения слишком боялись. Поэтому и устроили что-то наподобие карантина. Несколько сломанных стульев и шкафов, а так же пара молотков и мешочек с гвоздями – больше ничего и не надо. Заколотили все лишние двери, окна, оставив лишь одну, небольшую, с крепким замком и автоматчиком на входе. Хватали всех, кто был заподозрен в том, что он пил воду из-под крана и кидали внутрь. Не обошлось и без крайностей. Здоровых мужчин уже не хватало и в таком деле пришлось участвовать и детям, и женщинам, которых до этого старались оградить от этого кошмара. Одна мать обратилась и перекусала собственных детей, которые до последнего момента плакали вместе с расстрельной командой, хотя все понимали, что другого выхода нет. Я никогда не забуду семилетнего малыша с прокушенной рукой, пытавшегося спрятаться в шкафу. У него не было шанса выжить, но и добить его ни у кого не хватало сл. Наконец какой-то парень со слезами на глазах выхватил пистолет и приставил его ко лбу ребенка. А потом разревелся, не выдержав поединка с собственной совестью… Малыш обратился и сам на него набросился. Мы застрелили обоих… Все равно мне пришлось в этом участвовать, как я не сопротивлялся этому. Против судьбы не пойдешь.
В одной из комнат, куда заглянули вместе с двумя ребятами из патруля милиционеров, я и нашел Марию. Курить ей уже больше не хотелось. Она мне рассказала, как вышла покурить, как все это началось. Ей вновь вспомнился институт, нервы не выдержали… Думала, что переждет здесь, но все равно она очень рада меня видеть. Проблемой оказалось уговорить милиционеров, что у нее нет заражения. Возможно, она так бы и попала в карантин, если бы я не проговорился, что мы и так сейчас уезжаем. «Вот и отлично, забирайте ее с собой», – махнул рукой один из патруля. Им и так уже все это до черта надоело, ведь каждый человек, считай, знакомый, чуть не родной, а тут их делить приходится на спасенных и уже обреченных. Общая беда обычно сближает людей, а не так вот разрывает.
В карантинной уже стреляли. Кто-то обратился, и охрана зашла упокоить мертвяка, чтобы он еще кого не укусил. Ведь туда людей согнали не для того, чтобы они сгрызли друг друга, а чтобы отделить больных от еще здоровых. Причем без всякого обследования, только по одному подозрению.
Держа правую руку на ручке автомата, я вывел Машу из здания и оглянулся в поисках нашего автобуса.
– Миш!
Из-за двери, настежь распахнутой, почти у меня за спиной, вылез один мертвяк. Еще совсем свежий, только что обратившийся, даже глаза закатиться не успели. И если бы Маша его не заметила, так бы он в меня и вцепился. Все равно повиснуть успел, только за голову ему уцепиться успел, чтобы не укусил. Жутко вот так держать мертвяка за космы, когда он щелкает челюстями в паре сантиметров от твоего носа. Чуть повернулся и ударил его головой об стену, замахнулся и еще раз ударил. Только мозг уязвим у этого чудовища. Сила, но одновременно и слабость. Даже слабые повреждения вгоняют мертвяков в ступор, парализуя тело и волю к убийству. Зомби свалился мне под ноги, слабо хрипя и скребя ногтями по асфальту. Еще чуть-чуть и он оклемается и вновь встанет. Зато мне этих нескольких секунд более чем достаточно, чтобы ногой прижать его к земле и несколько раз ударить по голове прикладом. До характерного треска и последних, судорожных подергиваний.
– Что за шум? – выскочил из дверей один из пожарных, обеими руками держа пистолет.
Я молча указал на тело под ногами.
– Еще один?
– Совсем свежий, – подтвердил я, – может, и получаса не прошло, как обратился.
– Когда же это закончится…
– Если в течение часа больше никто не обратится, – спокойнее сказал я, переводя дух, – то считайте, что вам повезло. Сейчас ведь точно никто воду из крана пить не будет, а процесс обращения дело не долгое.