— Гато, я с удовольствием поговорю с последователями того восторженного мальчика, но потом. Сейчас меня ждут. Я объявлюсь сам, — наконец прервал молчание Старший.
— Ты идешь в Урочище, — спокойно сказал гибкий.
— Да, — в голосе Гравольфа мелькнуло удивление.
— Ты хочешь встретиться с Гневным Жеребцом, — в голосе гибкого скользнуло утверждение.
— А тебе то что до этого? Или твоим отцам?
— Тебе не стоит торопиться, — гибкий оскалил в улыбке зубы. Желтоватые, крепкие, с острыми гранями. В лицо Гравольфа толкнулась волна смрада, так не вяжущаяся с изящным обликом воина. — Ведь ты прав. Здесь лишь треть моей стаи. А две трети, как ты понимаешь, в Урочище.
Старший мрачно усмехнулся.
— Отцы прислали тебя со Словом. Значит, ты прошел Обряд.
Малоприятная улыбка стала шире.
— Да. И ничего со мной не произошло. Я так же могу перекинуться. Я так же быстрее всех живущих. Я…
— А Искру ты чувствуешь? — все время улыбающееся лицо заострилось. В глазах плескалась боль и еще что-то. Может быть жалость.
— Ты опять о своем? Никогда я не чувствовал в себе этой Искры. Слышишь — никогда.
— И потому так затаптывал ее, заливал. И в себе, и во всей стае. Но теперь дело не в этом. Так значит, ты прошел Обряд.
— Да.
— Тогда молись, чтобы воины твои попали в лучший, а не худший мир.
Гибкий напрягся.
— Их четыре десятка, — шепотом почти выкрикнул. — Этого хватит и на пастыря, и на ублюдков.
— Слепец. Ты когда-нибудь видел, как бьется Гневный Жеребец? Хотя когда ты мог это видеть. Он ведь всегда был для тебя добрым пастырем. А никогда ты не думал, котенок, — лицо Гато исказила недовольная гримаса, — почему доброго старика так странно называют?
Гато молчал.
— Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками членов своего комитата. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.
Забывшись. Эль Гато действительно скрипнул зубами. Волк негромко в ответ клокотнул горлом.
— Ты так и не научился говорить, — опять попенял Старший. — Не ярись. Просто скажи мне, где назначена встреча и с кем. Я приду. Ведь я, — он грустно улыбнулся, — Старший.
Волк с любопытством смотрел в лицо того, кого Старший называл котенком. Человек наверно бы испугался, а ему было интересно.
И без того крепкая как кулак физиономия гибкого воина вдруг пошла желваками, натягивая кожу. Нижняя челюсть пошла вперед, удлиняя лицо. Губы раздвинулись, обнажая белоснежные клыки. Эль Гато еще ниже припал к земле, все больше становясь похожим на того, чье имя носил. Только таких больших котов Волк никогда не видел. Он оскалился, обнажил зубы для схватки с извечным врагом.
— Рррлау, — бичом хлестнуло горловое рычащее заклинание Старшего, и Эль Гато разогнулся.
— Не смей смеяться надо мной, Гравольф. У меня есть свои Старшие.
— Отцы? — в голосе босоногого воителя вдруг прозвучала такая горечь, что Волку вдруг захотелось заскулить. Как тогда, давно в детстве.
И дерзкий Эль Гато вдруг потупился. Ответил. Глухо, как из-под земли.
— Отцы.
Гравольф быстро перебросил копье в левую руку, а правую протянул в сторону Эль Гато. Воздух между ними ощутимо загустел. Одетый в волчью душегрейку воитель запоздало бросил ладонь к рукояти меча.
Из-под доспеха потупившегося Эль Гато медленно поплыла широкая серебряная цепь, вытянулась в сторону Гравольфа, с громким звоном лопнула, рассыпая звенья и в ладонь его со шлепком влетело тяжелое серебряное кольцо.
Одним слитным движением взлетел на ноги Эль Гато. Мутными кругами с визгом разорвали воздух вырванные из голенища короткие, но широкие мечи. Взвыли и застыли, глядя в глаза Старшему.
— Как ты посмел, нечисть? — страшно проклекотал гибкий.
— Нечисть?! — удивился Старший. — А почему серебро не кипит, разъедая нечестивую плоть? И я не ору, ослепленный силой освященного талисмана?
На мгновение дрогнули искрящиеся острия мечей. Но застыли вновь.
— Как же тебе заморочили голову, — так горько сказал Старший, что Волку опять захотелось заскулить. И после недолгой паузы добавил. — Дитя.