А он все опускался — весь балдахин, со всеми своими оборками, все вниз, вниз, на постель, до того низко, что я уже не смог бы просунуть и пальца в щель между балдахином и матрасом. Я ощупал края балдахина — и оказалось, что его верх, который я принял за обычный легкий тканевый полог, на самом деле толстый широкий тюфяк, но этого не было видно из-за скрывавшей его оборки. Тогда я посмотрел вверх и обнаружил, что четыре столба стоят зловеще-голыми. Посреди балдахина оказался большой, пропущенный через дыру в потолке, деревянный винт, который, вероятно, и опускал его, словно обычный пресс на вещество, которое требуется спрессовать. Жуткая конструкция двигалась без малейшего шума. Винт ни разу даже не скрипнул, из комнаты наверху не доносилось ни шороха. В этой ужасной могильной тишине я видел перед собою — в девятнадцатом веке, в цивилизованной столице Франции! — машину для тайного убийства через удушение, какая могла бы существовать в худшие дни инквизиции, где-нибудь на постоялых дворах, затерянных в горах Гарц, или в тайных судилищах Вестфалии! Глядя на нее, я по-прежнему не мог пошевелиться, но способность мыслить понемногу возвращалась ко мне, и вскоре я понял, что́ за смертоносный заговор против меня составился в этом ужасном месте.
В мою чашку кофе подмешали отравы, причем отравы слишком сильной. Я спасся от удушения благодаря чрезмерной дозе дурмана. А как я терзался и мучился из-за лихорадочного припадка, который спас мне жизнь, не дав заснуть! До чего же беспечно я откровенничал с двумя негодяями, которые привели меня в эту комнату, задумав, чтобы заполучить мой выигрыш, убить меня во сне при помощи надежнейшего, ужаснейшего устройства, которое уничтожило бы меня, сохранив их тайну! Сколько же других, выигравших, как я, спали, как намеревался спать и я, на этой кровати — и больше их никто не видел и не слышал?! Едва представив себе подобное, я содрогнулся.
Однако вскоре мысли мои снова прервались: смертоносный полог опять пошевелился. Пробыв на постели, насколько я мог судить, около десяти минут, он начал подниматься обратно. Злодеи, управлявшие им сверху, должно быть, решили, будто цель их достигнута. Ужасный балдахин так же тихо и медленно, как опускался, взмыл на прежнее место. Достигнув верхних концов четырех столбов, он уперся в потолок. Теперь не было видно ни дыры, ни винта; кровать на вид снова стала обычной кроватью, а балдахин — обычным балдахином даже на самый недоверчивый взгляд.
Теперь я наконец смог пошевелиться, встал с колен, надел верхнюю одежду и задумался, как же отсюда бежать. Если я выдам хотя бы малейшим шорохом, что попытка удушить меня потерпела неудачу, меня наверняка убьют. А вдруг я уже выдал себя? Я напряженно вслушался, глядя на дверь.
Нет! Ни топота в коридоре снаружи, ни шагов — ни легких, ни тяжелых — в комнате наверху, — везде абсолютная тишина. Я не просто запер дверь на замок и на засов, но и придвинул к ней старый деревянный сундук, который обнаружил под кроватью. Отодвинуть сундук (кровь застыла у меня в жилах при мысли, что́ в нем могло бы вскоре очутиться!), никого не насторожив, было невозможно, более того, сама мысль пробираться на улицу через дом, наверняка запертый на ночь, была чистым безумием. Только одно оставалось мне — вылезти в окно. Я на цыпочках прокрался к нему.
Моя спальня была на втором этаже, над антресолью, и выходила на ту самую улочку, которую вы изобразили на наброске. Я поднял руку, собравшись открыть окно, зная, что от этого действия зависит мое спасение, висевшее на волоске. Наверняка в этом Доме Смерти все начеку. Если скрипнет рама, если скрипнет петля, мне конец! Чтобы открыть это окно, мне понадобилось, по-моему, не меньше пяти минут — а затраченных усилий хватило бы и на пять часов. Я сумел проделать это бесшумно, причем действовал я с ловкостью опытного вора-домушника, — после чего я выглянул на улицу. Прыгать с такой высоты означало бы верную гибель! Тогда я огляделся по сторонам. Слева по стене проходила толстая водосточная труба, которую вы нарисовали, — и проходила она прямо рядом с окном. Едва заметив эту трубу, я понял, что спасен. И задышал свободно — впервые с тех пор, как увидел опускающийся на меня балдахин!
Способ побега, который я изобрел, мог бы показаться кому-то трудным и рискованным, но для меня перспектива съехать вниз по трубе на улицу не содержала ни грана опасности. Я занимаюсь гимнастикой и потому давно привык лазать где угодно отважно и ловко, не хуже, чем в школьные годы, и знал, что голова, руки и ноги верно послужат мне при любом подъеме или спуске, даже самом сложном. Я уже перебросил ногу через подоконник, но тут вспомнил о платке, набитом деньгами, под подушкой. Я отнюдь не обеднел бы, если бы оставил его здесь, но, охваченный жаждой мести, твердо решил, что негодяи из игорного дома не получат ни своей жертвы, ни добычи. Поэтому я вернулся к кровати и привязал тяжелый сверток себе за спину шейным платком.