– Мне? – Маргарита по-настоящему испугалась.
– Что-то не так, Маргарита Семеновна? – Девочка пытливо смотрела на учительницу заплаканными глазами. – Это ведь неплохой вариант. Вместо семи лет всего два, а там, глядишь, наверху опять какой-нибудь велосипед изобретут.
Маргарита растерянно молчала, а завуч продолжала:
– Здесь ваша кандидатура самая лучшая. Литературу будет у них вести Наташа Мальцева, но у нее свой класс. Физику нагрузку не дашь, он и без того между двумя школами разрывается, ну, не на физрука же детей скидывать.
– Они бы не возражали.
– Я возражаю. Он спортсмен, часто отсутствует. Ну какое тут может быть классное руководство? К тому же он молодой, неженатый мужчина… – Завуч замялась.
– И? – Маргарита всегда требовала от учеников законченной мысли.
– А старшеклассницы – молоденькие девушки.
– Это, Оленька, грязь и гадость, то, что ты сейчас говоришь.
– Да я не про грязь вовсе. Может же любовь случиться, чувства нахлынут, возраст же горячий.
– Так если чувства – это хорошо.
– И за все это хорошее его посадят, а меня снимут. Спасибо, не надо. В общем, Маргарита Семеновна, кроме вас – некому. К тому же треть класса – ваши, да и с остальными вы немного знакомы.
– Да уж, – Маргарита скривилась. У десятого «Б» в школе репутация была сложного и неоднозначного класса. В ее французской группе дети были как раз хорошие, да и отношения с ними сложились правильные, человеческие. Только над этим она работала с пятого класса, а тут сразу взрослых, шестнадцатилетних дают, и делай что хочешь. А что она хочет, со многими уже не сделать. Характер образован, личность сформирована, и перековать мечи на орала в некоторых случаях будет не просто трудно, а невозможно. Но выбора не было.
– Ладно, Оль. Что уж теперь? Решено так решено.
– Спасибо вам огромное.
Маргариту всегда забавляла манера администрации благодарить подчиненных за исполнение своих фактически приказов. Конечно, они звучали как человеческие просьбы, но ведь ни выбора, ни возможности отказаться никто не давал.
– Значит, беру табличку десятого. – Маргарита открыла дверь кабинета и переступила порог.
– Спасибо, – еще раз повторила ученица и добавила: – Интересно, что все в жизни повторяется, правда? Нас-то вы тоже подхватили в десятом.
Последняя фраза камнем ударила в прямую спину Маргариты Семеновны. Она даже почувствовала, как непроизвольно дернулась и покачнулась. Оля сказала без задней мысли, даже, скорее всего, из лучших побуждений. Откуда ей было знать, что своими словами она задела те струны души, которым педагог усиленно приказывала не звучать, и пробудила те воспоминания, которым еще сегодня утром Маргарита повторила троекратное «Нет!».
– Десятый тогда был выпускной. – Больше в ответ завуч не услышала ничего.
4
30 июля 1965 года
Дорогой дневник № 3!
Ты начинаешься как раз тогда, когда начинается новый этап в моей жизни. Надеюсь, тебе повезет больше, чем твоим старшим братьям, и твоим страницам не придется стыдиться написанных на них глупостей о конфетах, стыренных со шкафа, или о Наташкиной юбке, бант на которой такой огромный, что не может не вызвать зависти. Ну вот, я опять пишу ерунду, хотя от меня давно не прячут сладостей и юбки с бантами я не ношу. Когда же я закончу ходить вокруг да около и скажу наконец о главном? Все, больше не тяну ни буковки! Итак…
Я поступила!!! Да! Да! ДА!!! Я сделала это, хотя никто не верил. Конечно, мама говорила, что все получится, а папа утверждал, что у его дочки «просто не может не получиться». Но я-то слышала, как они шептались на кухне с Левицкими о том, что ужасно расстроены моим выбором. Не в том смысле, что я пошла в педагогический, а в том, что не стала поступать в медицинский. Папа сказал, что он «запасся тысячу и одной возможностью, чтобы нажать на кнопочки, но теперь ему остается только ждать у моря погоды и, возможно, молиться, хотя это и странно звучит для советского человека, а уж для врача тем более». А мама посоветовала ему пристальнее изучить записную книжку. Предположила:
– Возможно, кто-то из твоих пациентов имеет отношение к педагогике.
– Наверняка, Галчонок, наверняка. Только я точно не помню, – ответил папа, и оба они тяжело вздохнули и стали выслушивать уверения гостей в том, что «как-нибудь все образуется».
А образовалось, мой милый дневник, вовсе не как-нибудь, а очень даже замечательно. Я справилась сама, без всяких дурацких рычажков и кнопочек. Я – студентка! Теперь папа дружелюбно ворчит и говорит, что на моем месте выбрал бы предмет более распространенный и необходимый для изучения (на самом деле сомневаюсь, что ему кажется необходимым для изучения какая-либо наука за исключением кардиологии). А мамочка ходит и светится от счастья и говорит, что наконец-то узнает, о чем поют ее любимые Пиаф и Азнавур. А мне вот больше нравится Гейнсбур, хотя родители считают, что приличным девушкам не стоит им увлекаться. Но я и не увлечена им. Единственное мое настоящее увлечение – французский (после Витьки Копылова из первого дневника и Алика Штейна из второго заметен прогресс и смена приоритетов – е́сть к чему стремиться). Я и стремлюсь. Французский, и только французский. Штейны и Копыловы в далеком прошлом (ладно, признаюсь, не в очень далеком, но главное – в прошлом). А в будущем только Гюго, Вольтер, Золя и те, кто parle francais [2] . А самое замечательное то, что по-французски теперь буду говорить я. Je suis tres heureux, mon cher amis. [3] Не уверена, что смогу заснуть, но все же: спокойной ночи.
5
Никогда прежде Марта не радовалась возвращению из отпуска так, как теперь. Она чувствовала себя уставшей и буквально вывернутой наизнанку, хотя душу ни перед кем не изливала и вообще все две недели каникул преимущественно молчала, односложно реагируя на ту белиберду, что без всякой устали несла Ниночка. Самыми ужасными оказались последние два дня, когда большинство отдыхающих поспешило домой готовить детей к школе, бар на пляже закрылся, а погода неожиданно испортилась, будто вступив с Мартой в тайный сговор и давая ей шанс сделать то, что она давно хотела: поменять билет. Марта и поменяла. Сначала собиралась пробыть на острове три недели, слезно умоляла и начальство, и сменщицу войти в положение и «в кои-то веки дать почувствовать себя хозяйкой своих желаний, а не чьей-то навязанной воли». Вошли и дали, но получилось, что вместо доброго дела послали Марте сущее наказание, терпеть которое лишнюю неделю не было у нее ни малейшего желания. Сначала она, правда, надеялась на лучшее. Ниночка обещала, что, отлежавшись на пляже, подарит подруге вихрь новых впечатлений. Марта изучала путеводитель и гадала, какими будут эти впечатления: зелеными, как горы Троодоса, или синими, как воды Голубой лагуны, или коричневыми, как венецианские стены Никосии, или серыми, как заброшенные отели Фамагусты, или разноцветными, как веселье и безудержность Айа-Напы. Но дней через десять после начала ссылки (по-другому свое пребывание на Кипре Марта уже не могла назвать) выяснилось, что под вихрем впечатлений Ниночка имела в виду торговые молы Лимассола, модные бары Ларнаки и пенные вечеринки в клубах Пафоса, на которых она собиралась «отрываться по-страшному, ни в чем себе не отказывая». Более ужасную перспективу Марте не могло нарисовать даже воображение, а посему:
– Знаешь, мне тут позвонили с работы. Боюсь, тебе придется отрываться без меня.
– Что за фигня?! Дай я сама позвоню в салон и все улажу. Ты в отпуске, и они должны уметь обходиться другими силами. Эка невидаль – морды кремами мазать!
Марта вспыхнула. Мгновенно захотелось наговорить недалекой Ниночке гадостей, но она сдержалась, сказала только:
– Знаешь, на самом деле это почти наука. Этому учиться надо и совершенствоваться. На следующей неделе как раз будет семинар по современным методам лифтинга, и после него выдадут сертификат о повышении квалификации. А с повышением квалификации и зарплата растет.