— Что это? — наконец спросил он.
— Эта вещь называется смартфоном. Прибор, который совмещает в себе функции беспроводной телефонии, возможности передачи текстовых сообщений. Ещё он умеет фотографировать и используется для доступа в сеть Интернет.
— Интерчто?.. — уже более растерянно спросил Лёня, видимо не разыскав среди сказанного знакомых терминов, кроме слов «текст» и «телефония». — Но как такое возможно? Откуда у тебя вообще такая штука?
Я отступила на шаг, не в силах выдержать растерянного взгляда. Песчаный замок заготовленной речи рушился на глазах.
— Я думала, что готова тебе сказать, что смогу внятно объяснить. Я несколько раз проговаривала про себя все моменты, но оказывается, вслух это звучит действительно бредово. Лёня, я скажу как есть, ничего не скрывая, но сразу оговорюсь — не знаю, как так получилось и почему это случилось именно со мной, но… дело в том, что меня не существует. Точнее не так. Я родилась в двухтысячном году. Тринадцатого февраля, — зачем-то добавила я. — Жила и не тужила около двадцати лет, пока в один из самых обыкновенных вторников не поспешила на репетицию. Я бежала, просто бежала вперёд в своём две тысячи двадцатом и столкнулась с тобой в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Помнишь, у подъезда?
Лёня ошарашенно кивнул, но, покосившись на смартфон, попросил:
— Продолжай, пожалуйста.
— Я не сразу поняла, что случилось. Понимаешь, и квартира моя вроде бы слегка похожа, и город напоминает мой за небольшими отличиями. Но потом смутные подозрения стали закрадываться, как только я внимательно осмотрелась. И… я вышла на улицу, купила газету — это было единственным, что пришло в голову. Так я поняла, что нахожусь в прошлом. Лёня, я не понимаю, как это произошло и зачем, но знаю, что впереди особенная дата… дело в том, что двадцать шестое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года вписано в общечеловеческую историю кровью. Я никогда не решилась бы на подобный разговор с тобой из страха быть непонятой, но предстоящие события заставляют говорить, а смартфон… это просто единственная вещь, которая осталась у меня из будущего. Вот, посмотри, возьми его. Дурацкое доказательство того, что путешествия во времени возможны и что это случилось со мной.
Гаджет в пальцах Лёни смотрелся крайне нелепо, ведь он не представлял, что с ним можно сделать. Но даже прикосновение сделало своё дело. Лёня вдруг будто очнулся, вернул телефон и порывисто обнял меня:
— Тая, да мне всё равно! Конечно, предстоит привыкнуть к этой мысли, но будь ты хоть с Луны, это ничего бы не изменило.
— Что?
— Моего отношения к тебе, — уже совсем уверенно заключил он. — А теперь говори, что там с кровавой датой в истории. Если я правильно понимаю, ты хочешь что-то изменить, а я, конечно, тебе помогу. Сделаю всё, что смогу, обещаю.
— Разговор будет долгим, — выдохнув, предупредила я, усаживаясь на ствол дерева, увлекая Лёню за собой.
Одно его присутствие внушало теперь уверенность и спокойствие.
========== Глава седьмая, в которой Тая пытается объяснить необъяснимое и объять необъятное, а Лёня задаёт вопросы ==========
Всё пропало: я не вышел — я вылетел в двери.
Мне сказали, что я был подавлен, но я им не верю.
Я собой расстоянье от счастья до боли измерил.
Напролом пройду столько, сколько успею…
С. Бобунец
Никогда не считала себя дурой, но оказывается, пытаться говорить об атомных электростанциях, даже пересказывая прочитанное, имея недообразование в гуманитарной сфере, — это почти как играть в «Крокодил», с той лишь разницей, что предмета, который нужно показать, ты не знаешь. Вообще. Совсем. Вовсе. Однако, в отличие от классического «Крокодила», в моей версии развития событий, конечно, можно было говорить, но даже мне сказанное казалось набором случайных слов, чего уж говорить о Лёне?
Со всей очевидностью, в своих попытках объяснить я выглядела полной идиоткой, и если сначала лоб Лёни разделяла морщинка задумчивости и даже тревоги, то после того, как я, вконец измученная импровизацией, назвала реактор «рекактором», Лёня прыснул со смеху и предложил:
— Нет, Тая, вижу, что тебе тяжело. Может быть, вопросы стоит задавать мне, а ты попробуешь ответить?
Это было, пожалуй, самым логичным, рациональным и взвешенным предложением. Я улыбнулась, чувствуя гордость за Лёню. Да, гордое звание старшего инженера управления реактором досталось ему не просто так.
— То есть, если я правильно всё понял, авария произойдёт на четвёртом энергоблоке в ночь на двадцать шестое апреля? — его тон вновь стал серьёзным.
— Да. Насколько я помню из фильмов и статей, ваша смена будет проводить эксперимент. Вроде он называется «Испытание режима выбега турбогенератора».
— Хорошо, — в голосе Лёни снова послышалась напряжённость, — такой эксперимент действительно собираются проводить. Я видел программу, подписанную начальником станции, но в ней нет ничего из ряда вон выходящего. Энергоблок номер четыре вскоре будет остановлен и выведен на планово-предупредительный ремонт. Это периодически делается на каждом блоке, поэтому опыт и решили провести у нас. Ничего удивительного. Это просто рабочий момент. Но, Тая, попробуй, пожалуйста, вспомнить из источников, с которыми ты имела дело, что станет толчком к аварии?
Я густо покраснела и произнесла еле слышно:
— Лёня. К стыду своему, признаю — техническая составляющая интересовала меня мало. Наверное, в силу непонимания. Но я помню, что в одном из документальных фильмов указывали на конфликт на блочном щите управления. Вроде как ты и твой начальник Акимов спорили с руководителем эксперимента Дятловым о мощности, хотели нажать кнопку «АЗ-5», но в итоге реактор взорвался.
— Реактор что сделал? — побледнел Лёня, но тут же взял себя в руки и добавил: — Ведь это же невозможно. Ректоры такого типа не могут взорваться. Ты не путаешь ничего? Может быть, вышел из строя технологический канал, два? Может, рванул насос или… например, водород…
— Я не знаю, что такое «технологический канал», но, если он находится где-то рядом с реактором, взорвётся и он, и насос, и машинный зал целиком — всё будет уничтожено. На месте РБМК останется воронка, Лёня. Но я не помню, не могу говорить о причинно-следственной связи. Мне врезался в память только феноменальной силы взрыв. Такой, который поднимет в воздух многотонную крышку реактора, и когда она упадёт вновь, то встанет на ребро. На кровле будет бушевать пожар, а активная зона реактора окажется открытой и… — я осеклась, но Лёня попросил:
— Тая, продолжай. Что будет дальше? Как всё сложится?
— Погибнут люди, — всхлипнула я, но едва слёзы прочертили две мокрые тропинки по щекам, я почувствовала руки Лёни, прижимающие меня к себе, и тихое: «Ну же, Тая, не плачь. Говори».
— …двое сразу и двадцать восемь человек ещё в течение месяца от острой лучевой болезни. Их будут пытаться лечить, хотя полученные дозы превысят смертельные. У некоторых в несколько раз. И твой начальник Акимов, и множество коллег, и целый отряд пожарной охраны — все погибнут. — Я осеклась, но… честное слово, это было единственным способом предупредить. — И ты… ты тоже погибнешь, работая вместе с Акимовым. Не веря в возможность разрушения активной зоны реактора, вы отправитесь в самое пекло, чтобы вручную открыть вентили из-за, как вам покажется, сбоя в работе автоматики. Никто не поверит, что активной зоны уже просто нет.
Лёня смотрел ошарашенно. Вся моя пламенная речь о том, что погибнет и он, будто казалась для него пустой. Единственное, что он сказал, так это:
— Тая. Постарайся вспомнить хотя бы, во сколько произойдёт взрыв? Дело в том, что мне нужно придумать, как донести информацию до Акимова, чтобы не выглядеть идиотом. А кроме того, если… если…
Что будет «если», Лёня так и не сформулировал, но, очнувшись от шока, он вдруг совершенно спокойно сказал:
— Если что-то пойдёт не так, но я буду знать время, то смогу что-то предпринять уже по ходу дела.
— Лёня, но если нам поговорить с Акимовым? Если я поговорю с Акимовым так же, как с тобой, покажу ему смартфон?