И снова улицы, погружающиеся в мягкую вечернюю дремоту, радушно встретили нас, держащихся за руки. Снова никто не мешал, не интересовался нами, не прислушивался к тихому диалогу, в котором Лёня старательно избегал темы, которую под разным предлогом пыталась затронуть я. Но и я не сдавалась. И хотя лицо Лёни выражало напускную беззаботность, по его ледяным пальцам я понимала, что это не так.
— Ну, ты придумал что-то?
— Ты о чём? — будто не понимая, спросил он.
— О том, о чём накануне говорили. Может быть, тебе удалось поговорить с кем-то на работе? Лёня, скажи мне хоть что-нибудь.
Он тогда на мгновение замер посреди дороги и, промолчав недолго, вдруг пригласил: «Смотри, какая красота вокруг».
И в самом деле. А я и не замечала, что со всех сторон нас обступил хоровод фонарей и яблонь, теряющих свои лепестки под порывами тёплого ветра.
Я всё ещё лепетала что-то, когда Лёня порывисто обнял меня за плечи и попросил: «Давай просто минуту помолчим и посмотрим, хорошо?»
И мы смотрели, как на синем полотне позднего вечера распускались кружева из лепестков, как они легкомысленно кружились, оборванными крыльями бабочек падая на наши волосы, лица, плечи.
— Можно я кое-что сделаю? — снова нарушила тишину я — поддаваясь собственному порыву.
— Всё, что угодно, — улыбнулся он.
И тогда я извлекла из кармана куртки смартфон. Вокруг всё равно никого не было. С расстояния вытянутой руки я сделала снимок, запечатлевший двоих, засыпаемых лепестками отцветающих яблонь.
…
Куда подевались все люди с улиц, стало понятно как-то сразу, как только мы вошли в один из просторных залов ДК «Энергетик». Из колонок, стоящих на полу, доносилась громкая музыка такого жуткого качества, что я не сразу поняла, какая композиция звучит. Впрочем, оно было и не важно. Главным было то, что танец оказался медленным, и Лёня закружил меня, не приглашая официально, но заговорщически сообщая на ухо: «Вообще-то я не очень умею. Так что без обид, если вдруг наступлю тебе на ногу».
— Вряд ли это возможно, даже если ты нарочно будешь стараться. Я тринадцать лет танцую в паре и научилась виртуозно уворачиваться.
— Да, ловко и красиво ты двигаешься. Профессионализм заметен даже невооружённому глазу.
— Привираешь, — рассмеялась я, переплетая свои пальцы с его. — Сегодня очки на своём законном месте, так что глаза вооружены.
И никогда не подумала бы, что почувствую себя уютно на дискотеке тех времён. Что когда отзвучит лирическая композиция и вслед за ней заиграет какой-то ритмичный вздор, мне понравится, как пёстрая хохочущая толпа утянет, заставит смешаться с собой, стать частью этого безумного человеческого конфетти.
Я танцевала, легко переняв базовые движения, которые делали остальные, в считанные мгновения. Я старалась укрыться от Лёни, спрятать слёзы, неуместно возникшие на глазах. Мне не хотелось объяснять ему, и без того в тоску впавшему, что именно здесь, где громче всего звучит музыка, сильнее всего слышно воцарившуюся внутри тишину.
— Я нашёл тебя, — улыбнулся он. — Нашёл, и это было совершенно несложно.
— Почему?
— Потому что ты единственная, кто из всех присутствующих умеет танцевать. Хочешь лимонада?
— Нет, но кое-чего я бы всё-таки хотела.
— Чего?
— Чтобы этот вечер никогда не кончался.
Лёня немного помолчал и вдруг сказал неуверенно:
— А знаешь, чего хочу я?
— М-м?
— И… я тут вот о чём подумал. Понимаю, тебе может показаться, что всё происходит слишком быстро, но я не вижу причин тянуть. Тая, если всё будет хорошо, то это моя последняя смена перед отпуском. Дальше я поеду к родителям в Таллин. И я хотел бы… хотел бы, чтобы ты поехала вместе со мной.
Лёня улыбался, хотя и со всей очевидностью относился к предложенному больше чем серьёзно. А я… я думала всего о двух возможных вариантах, в которых в этой жизни мне места не находилось. Я видела, что при благополучном исходе остаюсь рядом с Лёней, что еду с ним в Таллин, но больше уже никогда не вижу своих родителей. Ни-ког-да. О втором варианте, в котором события развивались бы по сценарию «плохо», вспоминать не хотелось совсем. Я впервые задумалась о том, что возможно и даже очевидно уже больше никогда не вернусь домой в две тысячи двадцатый год. Вот потому-то я и не заметила, как отпустила руку Лёни и произнесла, не заботясь о том, как это прозвучало:
— Проводи меня лучше домой…
========== Глава девятая, в которой всё идёт не по плану, которого, впрочем, не существует вообще ==========
Из двадцати четырёх часов
Пятнадцать я думаю о тебе,
За моей улыбкой всегда скрывается страх.
На моих часах написано:
«Сделано в темноте»,
Я часто вижу, как ты умираешь во снах.
С. Бобунец
По дороге домой мы молчали. Лёня пинал попавший под ноги камушек. Со всей очевидностью он чувствовал себя крайне неловко, но я никак не могла взять в толк почему.
Уже стоя у подъезда, я, наконец, решилась заглянуть в его глаза и спросить коротко — на большее сил не хватало:
— Что?
Ответная улыбка получилась вымученной и не совсем честной. Он отступил от меня и сказал:
— Забавно. Только теперь заметил, как часто ты говоришь «что».
— Мама частенько любила повторять: «Немедленно прекрати всё время чтокать». А я не могла. Привычка, знаешь ли, — зачем-то добавила я. Ситуация не прояснялась, а потому я продолжила выпытывать. — Послушай. Не могу понять. Ты что, на что-то обиделся?
— Я? — вздрогнул он и вдруг, будто очнувшись, зачастил. — Я, если честно, думал, что это ты обиделась. Ну, вроде как я форсирую события. Знакомы-то без году неделю, а я уже с поездкой к родителям, со знакомством. Прости, честно, я понимаю, что тебе нужно время и вообще…
И слова его слились, уступив место белому шуму в ушах. Я почувствовала себя рыбой, выброшенной на песок в жаркий полдень. Ведь он не понимал, что готова я за ним хоть на край света босиком по битому стеклу пойти. Если наступит это самое «завтра». Впрочем, нет, безо всяких условий нырнула бы я вслед, на дно Марианской впадины без снаряжения, если бы это хоть что-то значило, что-то могло изменить.
И мне думалось, что это понятно всем. Вот только не ему, как оказалось. А потому я моргнула несколько раз, проглотила подступающий к горлу ком и обещала:
— Мы ещё поговорим об этом. Просто немного позже, хорошо?
— Хочешь пожелать мне спокойной ночи?
— Тебе выспаться надо хорошенько, увидимся утром, ладно?
…
Но утро застало меня в бегах. В том числе из-за отчаянного нежелания встречаться. Ибо не было сил видеть грустный его взгляд, переполненный нежностью.
Я, как могла, гнала от себя дурные мысли. Я торопилась по залитым золотым солнечным светом тротуарам, понимая, что вряд ли успею. Сжимая в кулаке заветную бумажку с адресом, полученным в «Столе справок», я разыскивала нужный мне дом.
И город вроде бы небольшой — ничего не изменилось, но казалось мне, что плутаю по бесконечному лабиринту, хожу по кругу, натыкаюсь на бесконечные препятствия: прохожих, коляски, которые толкали перед собой сонные ещё мамаши.
И всё же я нашла нужное — панельный девятиэтажный дом возвышался среди более низкорослых соседок-пятиэтажек.
Не уступая сомнениям, я отсчитала третий подъезд, вихрем проскочила по лестничным маршам и даже не позволила себе перевести дыхание, когда нажала кнопку звонка.
В тёмном дверном проёме практически сразу возникла женщина.
— Здрас-ствуйте, — всё ещё задыхаясь, поприветствовала я и, не давая волнению завладеть разумом, попросила. — Мне бы с Александром Фёдоровичем Акимовым поговорить. Это можно? Он здесь проживает?
Женщина, зябко кутаясь в халат, вышла за порог, прикрыла дверь.
— Ребёнок ещё спит, — пояснила она. — Потише, пожалуйста. Приболел он.
— Александр Фёдорович? — не поняла я.
— Нет. Сын, — ответила женщина. — Саши нет дома. А вы, собственно, кто? По какому вопросу?
Она оценивающе окинула меня взглядом с головы до ног, и только тут я поняла некоторую двусмысленность ситуации. Чтобы немного сгладить неловкость, я тут же уточнила: