— По работе я. Вопрос есть. И я… это… знакомая Лёни Топтунова.
— Девушка Лёнечки, — улыбнулась женщина, протягивая мне руку. — Здравствуйте, Тая. Я… простите, что не приглашаю войти, но ребёнок в самом деле только недавно уснул. Температурил всю ночь. А Саша… его и правда дома нет. Ещё вчера, после смены, уехал помогать друзьям крышу крыть. Они дачу возле Припяти купили — развалюху страшную. А Сашка рукастый и отказать никому никогда не может. Вот и… А у вас что-то срочное, да? Что-то с Лёней?
— Нет. С Лёней всё хорошо, — ответила я. — Я просто…
И я снова посмотрела на жену Александра. После бессонной ночи лицо её немного отекло, а под глазами залегли тёмные круги. Но она стояла и улыбалась, не зная, чем помочь незваной гостье.
И гостья не знала, что ещё можно сказать, что сделать, а потому просто пробубнила:
— Нет, правда, ничего срочного. Позже как-нибудь. Я… извините, что побеспокоила.
— Да ничего страшного. Ещё, думаю, не раз увидимся. Вы заходите, если что. И простите, бога ради.
Я помню, что она всё ещё стояла на лестничной клетке, когда я развернулась и зашагала прочь. То, что ещё совсем недавно казалось простым, приобретало черты безнадёжности.
Весь день я бродила по городу, прячась от припекающего солнца и собственного отчаяния под сенью деревьев. Я намеренно не возвращалась домой, зная, что первым делом сразу же отправлюсь к Лёне. Но видеть его, разговаривать с ним, казалось, выше моих сил. Спасовала ли я? Струсила? Да. И не только животный страх перед предстоящей ночью сковывал сердце. Чем ближе подбирался вечер, тем сильнее хотелось проснуться от всего этого кошмара у себя дома в две тысячи двадцатом. Среди знакомых предметов, лиц и проблем. Простых и понятных. И как ни полюбились бы мне время, люди, окружившие меня в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, я чувствовала, что сделать своими силами ничего не смогу.
А ещё я частенько возвращалась мыслями к тому, что Лёня успел рассказать обо мне Александру. Обо мне успел, а о том, что может произойти, нет. Впрочем… может, он, как и я, пытался. Но не смог. Я же тоже не смогла, не смогла даже найти Александра Фёдоровича.
Я вернулась домой около пяти часов вечера, надеясь, что в связи с подготовкой к эксперименту Лёня уже отбыл на станцию. Но я застала его у собственной двери, не собирающимся кривить душой на мой вопрос:
— Привет. Ты чего?
— Целый день тебя застать пытаюсь, — он стоял на расстоянии метра, не осмеливаясь его сократить. — Раз двадцать спускался. А тебя всё нет-нет-нет.
— Гуляла, — ответила я в одно слово. На развёрнутые предложения сил не было.
— Знаешь, мне идти пора, — зачем-то озвучил Лёня вещь до противности очевидную. — Сегодня лучше явиться на станцию пораньше.
Я промолчала.
И тогда он всё же решился. Он шагнул ко мне и порывисто обнял крепко-крепко, лишая возможности нормально дышать.
— Тая. Всё будет хорошо, слышишь? Теперь всё просто не может пойти по-другому. Я же знаю. Я предупреждён. И… пойми. Реактор — это не праздничная петарда и не фейерверк. Мгновенно выйти из строя не может. Значит, что-то должно будет пойти не так. Но, Тая, у РБМК несколько систем аварийной защиты. Я буду смотреть в… в свои четыре глаза, — улыбнулся он, убирая с моих глаз чёлку. — И, если у меня возникнет хоть малейшее подозрение, я подниму тревогу.
— Но послушают ли тебя? — пискнула я, потому что в питоньих объятьях Лёни говорить своим нормальным голосом не представлялось возможным.
— Поверь. Среди персонала дураков нет. Всё будет хорошо. Обещаю, Тая. Давай договоримся, что, если хоть что-то пойдёт не так, я буду действовать незамедлительно.
— Обещаешь?
— Обещаю.
И я впервые поплелась проводить его до остановки, откуда персонал забирал служебный автобус, но вместо того, не желая расставаться, мы дотащились до станции пешком. До самого контрольно-пропускного пункта.
— А дальше ты пойдёшь один.
— И завтра, когда ты только проснёшься, я к тебе вернусь, — пообещал он и, не прощаясь, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Обласканная лучами усталого солнца, станция лежала как на ладони. Воздух был пропитан спокойствием и умиротворением. Где-то надрывалась в плаче иволга…
…
И, конечно, речи о том, чтобы заснуть, не велось. Не было сил и прогуляться до магазина, просто спуститься вниз. Я сидела на подоконнике и пыталась читать, тревожно вглядываясь в тёмный город.
Окна в доме напротив гасли одно за другим. И снова, невольно, в душе моей проснулось и расправило уродливое тело чувства ужаса. Я подумала о том, что в домах этих, возможно, вскоре некому будет зажигать и гасить свет, что только ветер, сырость и влага навеки обретут здесь пристанище. Даже несмотря на обещание Лёни.
Да, он говорил, что проконтролирует процесс. Что, если что-то пойдёт не так, он справится. Его слова и успокаивали, и всё же… что-то цеплялось в уме. Что-то неуловимое, необъяснимое, будто в наши расчёты закралась ошибка. С самого начала.
А ещё время. И если днём раньше оно неслось стремительно, перегоняя само себя, то теперь мне казалось, что стрелки двигались только тогда, когда взгляд мой падал на часы.
Я чувствовала себя опустошённой и измотанной, едва ли живой, когда в двадцать минут второго опустилась на колени перед часами. Сложила руки в молитве. А губы зашептали единственный отрывок, что я помнила из Молитвослова: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да светится Имя…»
Я повторяла и повторяла. Десятки раз, и…
И грянул гром.
И больше ничего не стало.
========== Глава десятая, в которой Лёня стыдится невыполненного обещания, а Таю ждут новые знакомства ==========
Слёзы рвутся наружу.
До встречи в следующей жизни.
Вернувшись в исходную точку,
Я буду ждать тебя вечно…
С. Бобунец
Я бежала.
Бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая на лестничных маршах, на улице в кровь разбивая коленки об асфальт.
Лишь только оказавшись среди незнакомого квартала, я вынуждена была остановиться, оглядеться по сторонам в поисках дороги. Вот только пути куда?
Не знаю, сколько времени прошло с момента взрыва, но город словно не хотел пробуждаться от глубокого сна тихой апрельской ночью. И будто ничего не произошло, в возвратившейся тишине разносился оглушительный аромат сирени, и лишь редкие окна вспыхивали светом, а из-за штор показывались заспанные лица людей.
Наверное, следовало забраться на крышу какого-нибудь высотного дома, наверное, стоило остановиться и подумать… но я снова бежала, я задыхалась, я пыталась выбраться на открытую местность, откуда стало бы видно станцию.
И я нашла это место. Я увидела её…
Признаюсь, в кромешной темноте, едва рассеиваемой бледным светом уличных фонарей, я не надеялась увидеть, но… будто северное сияние разгоралось над станцией, а на крыше полыхал пожар.
Теперь развороченный взрывом энергоблок, подсвеченный всполохами пламени, был похож на картинки, виденные мною в интернете в двухтысячных годах. Но только зрелище было гораздо более жутким, чем самый подробный снимок, ведь там, среди едва угадывающихся корпусов и энергоблоков, находились люди и…
— Лёня-а-а, — закричала я в темноту и припустила к станции.
Но бежала я не долго. Споткнувшись о какой-то торчащий из земли штырь, я упала плашмя, расцарапав лицо, в кровь разбив нос и губы.
Однако, это всё было неважно, заботило то, что я не могла подняться на ноги. «Вывих», — пронеслось в голове, когда знакомая боль пронзила конечность. Вывихи, переломы и растяжения преследовали меня часто в связи с профессиональной деятельностью, но никогда травма не случалась так невовремя.
«А может быть, и перелом», — лениво подкинул мысль мозг, и сил возразить не нашлось. Я только перекатилась на спину и, ощутив под лопатками холод остывшего ночью асфальта, бессмысленно уставилась в небо.
Мыслей в голове не осталось — сплошной абсурд, слезливая глупость. Я думала почему-то о том, что звёзд на небе необыкновенно много для простого земного апреля и что не звёзды то вовсе, а обрывки мишуры, конфетных фантиков, хлопушек. Я думала, что схожу с ума, потому что внутри расправила чёрные крылья такая глухая тишина, что собственное дыхание казалось звуком оживающего вулкана.