И время шло. А я лежала и смотрела в небо, не в силах пошевелиться. Плакала ли я? Нет. Слёзы катились сами, не подчиняясь моей воле, оставляя холодные дорожки на лице.
— Эй, девушка, с вами всё в порядке? Эй… — чьё-то широкое бледное лицо встало препятствием между мной и небом. — Что случилось?
Молодой мужчина, совсем ещё юноша, смотрел на меня изумлённо, почти испуганно.
— Бежала. И упала, — коротко ответила я.
— Больно? Вам помочь подняться? — участливо спросил он, протягивая руку.
Я опёрлась о его ладонь и с трудом встала на ноги.
— Идти можете? Вас проводить? — тем временем не унимался любезный парень. Он пытался посмотреть в моё лицо и всё причитал: — Я с ночи домой шёл, а тут как бабахнет. Вы не знаете, что произошло? Что-то ведь там, на станции?
Но я не стала отвечать. У меня не было ни сил, ни желания разговаривать. Отметив про себя только, что могу потихонечку передвигаться самостоятельно, я отрицательно покачала головой на очередной вопрос и… заковыляла к дому.
Я удалялась в противоположную сторону от станции не оборачиваясь. Мозг строил провальные, нерабочие алгоритмы: «Прийти, умыться, перевязать ногу, Лёня…», «Лёня-Лёня-Лёня-Лёня».
В домах зажигалось всё больше окон, а навстречу выходили заспанные люди, кутающиеся от ночной прохлады в куртки. Все они встревоженно вглядывались в ночь, во всполохи пламени на горизонте.
Я старалась не оглядываться.
И не думала ни о чём, старалась заставить себя повторять: «Он обещал, он не полезет в самое пекло, он останется жив и… всё будет хорошо. Он точно останется жив и не даст погибнуть другим людям».
Дома я кое-как отмылась и сменила одежду. Я посмотрела в зеркало, и оттуда выглянула испуганная девчонка со всклокоченными волосами и оцарапанным лицом.
— Смена должна закончиться в восемь. Плюс дорога. Дома он будет в девять, — я заставила себя проговорить это вслух, твёрдо. Делая ударение на каждом слове.
Но ни в девять, ни в десять, ни в половине одиннадцатого Лёня так не показался во дворе. Я, наверное, пробурила взглядом дыру в окне, но знакомая долговязая фигура не появлялась.
Наконец, не выдержав, я снова спустилась во двор, отчаянно напрягая память. Вспышка мысли озарила, точно молнии разряд: «Медсанчасть».
И тут же отчаяние и боль сменились бессилием и даже злостью, злостью от непонимания, непринятия: «Он же обещал!!!»
Я снова бежала. Так быстро, как только позволяла нога, отзывающаяся при каждом шаге острой болью.
«Где-то дома в аптечке должен быть “Анальгин”… а гори оно всё! Лёня, ну как же ты мог?!»
Я не знала дороги, но спрашивала её у редких, переговаривающихся прохожих. Те лишь рассеянно указывали направление рукой и возвращались к диалогу. Их лица выражали смятение, испуг.
— Неужели какие-то слухи уже просочились? — думала я и всё бежала, бежала.
Здание медучреждения, обычно, видимо, не пользовавшееся популярностью, теперь напоминало растревоженный муравейник, где между людьми, одетыми по-граждански, сновали люди в белых халатах и даже милиция. При мне у входа остановилась карета «скорой помощи», и, распахнувший двери её крепкий медбрат, рявкнул нецензурно на двух подоспевших медработников, выражая негодование, что те недостаточно расторопны.
Я поднялась по лестнице и вбежала внутрь. Кое-как подобравшись к регистратору, я почти прокричала: «Топтунов Леонид, в какой он палате?» — но женщина в белом чепце и халате даже не оторвала взгляда от журнала, в котором что-то писала под диктовку: на её плече лежала телефонная трубка.
Суматоха в коридорах больницы царила невообразимая. Растерянные люди перемещались от кабинета к кабинету, о чём-то пытаясь узнать друг от друга. До меня доносились отдельные фамилии и слова, среди которых «взрыв», «пожарные», «Андрю-у-ушечка-а-а».
Я заглядывала в каждое лицо, вздрагивала, когда взгляд натыкался на очередную высокую фигуру. Здесь, в людском потоке были и почему-то не переодевшиеся пожарные, и станционные работники в белой униформе.
Я буквально за шиворот выловила одного из них и рявкнула: «Топтунов Леонид. Вы его видели? Где он?»
Мужчина, лицо которого было отчего-то почти багровым и мокрым, посмотрел на меня удивлённо, но всё же ответил: «А цех-то какой? Где твой Леонид работает?»
Я дважды обежала всё здание медсанчасти, заглянула в каждую палату и кабинет — Лёни нигде не было. Но вместо того, чтобы порадоваться, что он, возможно, выполнил своё обещание, моё нутро сковывала чёрная необъяснимая тревога. Чувство разрастающейся до вселенского масштаба беды. «Может быть, ещё раз посмотреть дома?»
И я вернулась на улицу, чтобы воплотить свой план, я сделала всего пару десятков шагов и… буквально налетела на них…
Лёня, облачённый в униформу станционного работника, шёл в компании ещё одного мужчины, очевидно со станции. Они о чём-то тихо разговаривали, не замечая меня, а я… я и звука выдавить не смогла, когда увидела.
Выглядели оба ужасно. Такая же багровая, будто обожжённая кожа лица, рук, отёчность, одутловатость. Лицо Лёни раздулось так, будто его покусали осы. Я едва не вскрикнула, дёрнулась и…
…и в этот момент Лёня увидел меня.
На секунду он остановился. В этой немой сцене замер и мужчина, находившийся рядом. Лёня вздрогнул, ссутулился, но моё оцепенение уже спало: широко раскинув руки, я бросилась не нему, заключила в объятья и, не выдержав, разревелась.
Да, наверное, любой другой на моём месте как-то бы сдержался, любой другой стал бы что-то говорить. Но у меня слов не было. Только завладевшее всем существом отчаяние от осознания того, что обещания он всё же не выполнил.
— Тая… Таечка, — нежно гладил он меня по волосам. — Ты прости, милая, хорошая. Я… я…
Стоявший рядом мужчина деликатно кашлянул и предложил:
— Вы тут давайте, разговаривайте, а я тебя внутри подожду, Лёнь.
— Нет-нет, я всё… я уже… я с вами, — нужное слово никак не подбиралось, и, отпустив плечи Лёни, я вцепилась в его обожжённую руку.
Нужно ли говорить, что в палату их определили не сразу? Сначала ребят направили с длинную очередь к кабинету врача, за время сидения в которой я познакомилась со спутником Лёни, представившимся самостоятельно: «Акимов. Александр Фёдорович. Можно просто — Александр».
Я коротко пискнула своё имя и предпочла замолчать. Ни на мгновение не отпуская руку Лёни, я понемногу приходила в себя и прислушивалась к их диалогу.
Тихо-тихо, вполголоса, они воспроизводили то, что случилось ночью на станции. Я старалась понять, где произошёл критический момент, но в повествовании всё выглядело таким ровным, что я так ничего и не поняла, и в унисон моим мыслям Акимов резюмировал: «Ничего не могу понять. Почему взорвалось? Мы всё делали правильно. Давай ещё раз, сначала, Лёнька».
И Лёня снова заговорил. Он продолжил, когда их определили в палату, когда у постели появилась медсестра и заявила строго:
— Сейчас буду ставить капельницы.
— Не стоит, я хорошо себя чувствую, — ответил Лёня.
— Откажетесь сейчас, потом двойную дозу капать будут.
— Хорошо, — не стал вредничать он.
— А вы кто? Чего здесь делаете? — в суматохе медсестра не сразу заметила меня.
Акимов, опередив нас, заявил не менее строго:
— Жена она ему. Имеет право быть рядом. Родственникам не запрещают.
— Раз жена, пусть пулей несётся домой и тащит всё необходимое. Думаю, что одной капельницей и одним днём тут не обойдётся, — без доли раздражения, но всё ещё холодно сказала медичка.
— Сами разберутся, — стал спорить Акимов. — Вы лучше… это… я тоже на капельницу согласен.
И она исчезла за дверью, а я сильнее прижалась к Лёне, всё ещё сидящему на кровати. Тело колотила крупная дрожь.
Несколько мгновений спустя в палату заглянул парень в очках. И судя по ожогам на его лице — он тоже работал на станции.
— Эй, Вовка, кто из наших ещё здесь? — спросил Лёня, едва завидев парня.
— Да полсмены, наверное.