Но на подходе к подъезду меня снова окликнули знакомым уже голосом:
— Эй, Тая, привет!
Улыбка, адресованная Лёне, торопящемуся ко мне, вышла сначала вымученной, но как только я внимательнее его разглядела, то улыбалась уже искренне, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
Он спешил так, что нелепые его брюки колыхались на ветру точно флаги (да, видимо, не скоро я привыкну к здешней манере одеваться). То же самое происходило и с волосами и, как мне показалось, даже с усами. В руках Лёня держал что-то отдалённо напоминающее рыболовную сеть, из которой весело торчали в стороны несколько бутылок с молоком и батон.
— Привет, — поздоровалась я, когда он догнал. — Ты откуда?
— Из продуктового, — пожал плечами он.
— А-а, — безразлично отозвалась я, дёргая подъездную дверь.
— А ты?
— Что я?
— Ну, успела туда, куда хотела?
Сначала я не поняла, о чём он, но, вспомнив недавний разговор, выдавила улыбку:
— Вполне.
— Вот и хорошо.
Пока мы ждали лифт, Лёня с видимым усилием пытался найти тему для дальнейшего разговора, но я чувствовала себя такой усталой, разбитой, что не собиралась помогать ему в этом. Сухо попрощавшись на своём этаже, я прикрыла жёлто-полосатую от краски попу газетой «Энергетик» и, удостоверившись, что Лёня отбыл, зашла в свою-чужую квартиру.
…
Валялась я в позе huano до самого вечера. Сначала просто пялилась в потолок, потом пыталась размышлять, периодически прерываясь на чай. Я не отказалась бы и перекусить, но в холодильнике не оказалось ничего, кроме двух луковиц и скукожившегося лимона.
Выходить на улицу по понятным причинам мне больше не хотелось. Зато отчаянно желалось снова оказаться дома, тьфу, в смысле в своём родном две тысячи двадцатом.
Стрелки настенных часов, однако, вальсировали по окружности медного циферблата, но никаких значимых скачков во времени более не наблюдалось. Оно снова обрело знакомые меры в секундах, минутах, часах…
Когда же солнце склонило уставшее за день лицо к зелёной подушке горизонта, я подошла к окну, из которого… чётко просматривался чёрный в закатную пору силуэт станции. В голову впервые закралась мысль: «…а что, если я не могу изменить ход времени, но могу попробовать изменить ход событий, которые вот-вот должны произойти? И если уж я оказалась здесь, то можно ведь попробовать сделать что-то хорошее».
Весь день думы мои концентрировались вокруг того, что удалось вспомнить о чернобыльской аварии. Признаюсь, я никогда не интересовалась этой темой подробно — историю и действовавших лиц знала несколько формально и приблизительно. Пара статей из Сети, написанных к очередной годовщине, несколько документальных фильмов — вот и весь арсенал моих знаний, который, со всей видимостью, можно использовать, чтобы не допустить того, что должно было теперь произойти двадцать шестого апреля.
Мысль, что я могу вмешаться в ход истории, и будоражила воображение, и студила кровь одновременно. Широкими шагами я снова и снова измеряла периметр комнаты, то и дело останавливаясь, размышляя вслух. «Чтобы хоть что-то сделать, мне нужен тот, кто работает на станции. Меня-то туда вряд ли пустят. Сомневаюсь, что по территории АЭС проложены туристические тропы, а на входе выдают сувенирную кепочку и фотоаппарат».
Но как найти работника станции, а самое главное — объяснить, что от него требуется, я представляла плохо. Как-то изначально дурной идеей казалось подойти к служащему ЧАЭС и сказать: «Знаете, я тут прибыла из будущего и хочу предупредить, что станция ваша двадцать шестого апреля взорвётся к чертям собачьим. Почему — понятия не имею, но сделайте хоть что-нибудь».
Думаю, услышь я сама такое, тут же предприняла бы определённые действия. Например, вызвала бы бригаду из психушки для «Я тут из будущего». Вот потому план с раскрытием карт не выдерживал критики даже на стадии разработки. Я понимала, что действовать нужно хитрее. Для начала просто найти работника станции, желательно с четвёртого энергоблока, где двадцать шестого апреля намечалась (слово-то какое!) авария, и там уж сымпровизировать попробовать.
Я подумала, что можно, наверное, обратиться с вопросом — не знает ли он кого-нибудь со станции — к моему новому (и единственному) знакомому Лёне, но надо было придумать какую-нибудь причину, зачем мне понадобился станционщик.
Но на обдумывании этих самых причин я выдохлась ровно через три минуты, просто представив возможный вопрос: «А зачем тебе человек со станции?» Ну не могу же я ответить, что мне нужно тостер починить или картину повесить. Требовалось изобрести какой-нибудь вопрос по ядерной физике, а в этой области изведанного для меня было вообще маловато. Настолько маловато, что в ушах тут же зазвенело, и «подумать» очень захотелось отложить на потом.
И всё же наличие хоть какой-то идеи порадовало меня. Порадовало и… немного отрезвило.
Впервые за день я полностью пришла в себя и почувствовала, что проголодалась как Гаргантюа. Дабы удовлетворить потребности желудка, мне следовало вновь выйти на улицу.
Но перед тем предстояло переодеться. Не сомневаясь, что найду что-то сообразное духу времени, я распахнула дверцы платяного шкафа и…
И так здорово я не смеялась, наверное, несколько лет. А может быть, никогда.
Это была Нарния, Зазеркалье, блошиный рынок и каталог «Модница-80» в одном флаконе. Если немного отвлечься от жутковатых расцветок висевшего в шкафу тряпья, то животик надорвать можно было и от фасонов с широченными плечами, юбок колокольчиком и лиричных тряпичных поясков.
Кое-как разыскав во всём этом «великолепии» что-то более или менее однотонное, оказавшееся тёмно-зелёной рубашкой в стиле милитари и (о счастье) вполне актуальные по фасону (во всяком случае привычные) джинсы «бананы», я, наконец, переоделась и… впервые задумалась о том, где взять деньги.
Надо заметить, что квартиру я не осматривала. Точнее, беглого знакомства с интерьером хватило, чтобы прийти к заключению, что проживает в ней совсем молодая женщина. Об этом говорили одинокая зубная щётка в стаканчике, один комплект полотенец и даже чашка на сушилке в кухне томилась в полном одиночестве. В пользу версий о девушке говорило наличие женского гардероба и пары туфлей-лодочек, стоящих у двери (моего, кстати, размера).
Вопрос с деньгами поверг было меня в уже привычное состояние ступора, но, немного поколебавшись, я всё же просмотрела карманы одежды, висящей в шкафу (не умирать же с голода), ничего напоминающего денежные знаки там не обнаружилось. Но отчаяться я не успела. Всё на том же благословенном комоде в коридоре, рядом с собственными пуантами, я обнаружила… свой же кошелёк.
Деньги были разных номиналов, но до пятидесяти рублей. Я не знала, мало ли в кошельке, или я случайно наткнулась на пиратские сокровища времён СССР, но, судя по тому, что утренняя газета обошлась мне в три копейки, я поняла, что уж на что-на что, а на ужин мне как-нибудь хватит.
Когда я укладывала портмоне в сумочку, оказавшуюся тут же на комоде, чувство стыда болезненно укололо, обожгло щёки. «Но кошелёк-то определённо мой, — подумала я. — К тому же других вариантов не предлагается».
…
Однако перед тем, как пойти за продуктами, я долго бродила по облитому розовато-оранжевым закатным светом городу, магазин планировала разыскать самостоятельно. Мне больше не хотелось задавать вопросов местным, чувствовать себя при этом дурой тоже как-то поднадоело. Впрочем, я и не жалела — симпатичный и при дневном свете, ввечеру город производил ещё более приятное впечатление.
Несмотря на довольно-таки поздний час, улицы казались переполненными людьми. И сначала я даже подумала, что горожане вышли на какой-нибудь флэшмоб или праздник, но вскоре поняла, что это не так — они просто гуляли. Парочки студентов, точно воробьи, жмущиеся друг к другу, хихикающие, украдкой целующиеся, а рядом уже семейные пары, качающие коляски. Меня поразило другое — среди местных жителей почти не встречалось стариков. Город и сам словно улыбался юностью: новые чистые кварталы, ухоженные клумбы, белёные бордюры… какой же нарядной казалась маленькая Припять, стоящая подле Чернобыльской АЭС. И горожане… гуляющие, улыбающиеся, просто разговаривающие — никаких тебе смартфонов, ругани вокруг — совершенно другое общество.