А время шло, точнее брело равнодушно шаркая по асфальту подошвами обуви случайных прохожих. Ветер трепал златовласый день, рассыпая солнечные лучи, закалывая их в замысловатые причёски гребнями облаков, а мы с Лёней просто гуляли, не в силах расстаться. Я всё сильнее привязывалась и к нему, и к Припяти.
— Тая, а может, в кино? Вчера была премьера, — улыбнулся Лёня. — Как славно, что остались билеты.
…и было ужасно странно осознавать, что премьерой шёл фильм «Валентин и Валентина». Фильм, цитаты из которого я знала наизусть.
Время текло, как выбравшийся из-под ледяной корки ручей. Серебристой ниткой он сшивал всё теснее, острой иголкой колол колотящееся у подбородка сердце. И мне, и Лёне всё сложнее было подбирать слова.
— Знаешь… ты поспи всё-таки. Работа-то у тебя тяжёлая — всю смену на ногах.
— Я совсем не хочу спать, — вновь спорил он, когда мы вернулись к дому.
— Лёня…
Припять солнечная, весенний город. Тонкие стволы берёз, едва оперившиеся листьями кроны тополей, роняющие розоватый цвет вишни. Всё вокруг благоухало чистотой и свежестью, снова доносился сладковатый запах сирени, а меня на ногах удерживали только сильные, как ветви векового дуба, мужские руки.
— Проводишь меня до автобуса вечером? — попросил он тихо, касаясь губами моего лба.
— Помашу тебе в окно, — пообещала я, отчаянно борясь с желанием не расставаться ни на минуту, но вспоминая о предстоящем сражении с розеткой.
…
Добыть электричество для смартфона мне удалось ближе к ночи. Совершенно измотанная, я уже почти не испытала радости, когда экран гаджета вспыхнул голубоватым светом.
— Я же говорила, что победа останется за мной, глупая ты железяка? — заявила я смартфону и отбыла на диван. Спать.
========== Глава шестая, в которой Лёня ставит палатку, а Тая решается на непростой разговор ==========
Горят мои фотографии,
Умирают слова и неточности,
Это наша с тобой биография,
Наше безмятежное прошлое…
С. Бобунец
Никогда я не была хоть сколько-нибудь смелой и от проблем предпочитала прятаться самым что ни на есть классическим способом. Например, под одеялом.
Вот и утреннему солнцу, заглянувшему в окошко по случаю наступления двадцать третьего апреля, мною были предъявлены спина, средний палец правой руки и решительное нежелание признавать факт пришествия нового дня.
А солнце тоже проявляло характер, оно упрямо грело подушку, запускало кавалькаду солнечных зайчиков скакать по дивану, по полу и по моим плечам. Но я упорно смотрела в стену, оклеенную аляпистыми обоями, лишь изредка косясь на часы, показывавшие сначала половину одиннадцатого, но, когда — словно через мгновение — взгляд вновь вернулся к циферблату, стрелки замерли уже на отметке часа дня.
Этим утром я почти не вспоминала о Лёне, полагая, что после стольких напряжённых дней, а потом ещё и ночной смены он отсыпается теперь на узком своём диване. А может быть, и встал уже давно, с его-то неукротимой энергией.
Я вздохнула, пошарила под подушкой и извлекла оттуда зарядившийся смартфон, раз в пятый, наверное, за это утро подмигнувший мне голубым экраном. Да, с одной стороны, телефон был бесполезен — никаких тебе звонков или Интернета, но в его памяти, кроме всего прочего, остались фотографии, которые я и рассматривала, с тех пор как проснулась, просто беспрестанно.
Казалось бы, я отсутствовала дома — в две тысячи двадцатом году — всего пару дней, но за это время успела крепко соскучиться по тем людям, лица которых смотрели теперь из фотоальбома: мама, брат, отец, лучшая подруга, приятели из труппы и мой толстый кот.
Слёзы навернулись на глаза автоматически, когда я подумала, что Бандит теперь, верно, один в пустой квартире и отчаянно хочет есть. Он мяукает и зовёт на помощь, а я, я… я даже не знаю, вернусь ли когда-нибудь обратно.
Два дня я не вспоминала ни о чём, не думала ни о ком. Сначала слишком силён оказался шок, а потом… признаюсь, мне слишком понравилось общество Лёни. Но теперь, увидев милые черты маминого лица, улыбающегося с фото, руку отца на её плече, я поняла, что хочу домой отчаянно. Что мне не место здесь, среди забавно одетых людей, и не мне, а им принадлежит этот город. Что спаситель мира из меня выходит прямо скажем говённый не слишком хороший, а Лёня пусть лучше бы встретил кого-то другого, не меня.
А ещё я подумала, что являюсь младшим и самым избалованным ребёнком в семье, что папе в августе две тысячи двадцатого уже пятьдесят пять стукнет и он… он только на пять лет младше Лёни, родившегося, по моим расчётам, в тысяча девятьсот шестидесятом. А значит, выживи Леонид, ему бы к моим двадцати, наверное, шестьдесят уже бы исполнилось. И я почувствовала, как густой, свекольного цвета румянец расплёскивается по щекам от таких мыслей: мне нравился парень, который не то что в отцы, в деды мне очень даже годился.
В который раз я запрятала телефон под подушку и вздохнула, пытаясь взять себя в руки: «Нет, надо что-то делать, причём срочно. Вот пусть Лёня считает меня психопаткой, но сегодня же скажу ему всё… всё, что знаю».
Видимо, Лёня подслушивал под дверью мои мысли. Наверное, он вежливо выжидал, когда мой мозг примет решение, потому что, как только я назвала себя «психопаткой» и быстренько додумала всю мысль до конца, раздался громкий стук в дверь, и меня, разумеется, тут же смело с дивана.
На ходу натягивая треники, я почувствовала, что образы друзей и родных в голове растворяются, уступая место новым ожиданиям, радостному предчувствию встречи.
На этот раз, к стыду своему, обниматься полезла я первой. Даже толком не рассмотрев, я наскочила на опешившего Лёню, точно белка на кедр. И чтобы достать до плеч, чтобы прижаться щекой к щеке, мне даже пришлось наступить босыми ногами на его кроссовки, приподняться на цыпочки.
Он растерялся, но растянувшиеся в улыбке губы я почувствовала собственным лбом, как и: «Воб-брое ут-п-р-ро», размазанное этим прикосновением.
— А почему это ты ещё не одета? — деланно строгий голос Лёни нарушил всю магию момента, а сильные руки подхватили меня подмышки и аккуратно возвратили на пол.
Ойкнув, я уронила взгляд, крайне опасаясь, что, торопясь увидеть Лёню, забыла надеть какой-нибудь элемент одежды. Но пижамная куртка и треники находились на своих законных местах, поэтому я недоуменно воззрилась на собеседника.
— Не понимаю, — растерянно произнесла я. — Что?
Однако внешний вид Лёни кое о чём говорил. И смутные подозрения зашевелись в мозгу. Облачённый в спортивный костюм, болотного цвета клещёвку, с гигантским рюкзаком за спиной, Лёня улыбался, хоть и выглядел несколько растерянным.
— Как «что?» Вроде же договаривались вчера…
— Договаривались о чём? — всё ещё не понимала я.
— Что выспимся хорошенько, а потом с моими друзьями на рыбалку махнём. На все выходные. Заночуем в палатках на берегу.
Хорошо, что неэлегантный речевой оборот «твою-ма-а-ать», был проговорен чётко только внутренним голосом. Кретинка же, в моём лице, отчаянно подтормаживала и, не собираясь сдаваться, спросила довольно невинно:
— Договаривались мы с тобой? В смысле ты и в смысле я, да?
— Ага, — утвердительно кивнул Лёня. — В четырнадцать часов ровно от «Янова» уходит электричка. И если мы не хотим опаздывать, тебе следует поторопиться.
Я ошарашенно кивнула и попятилась в квартиру:
— Лёня, прости, я то ли забыла, то ли не расслышала. Когда мы вообще об этом говорили?
— Пока это дурацкое, скучное кино смотрели. Я и предложил.
— Хорошо, ты предложил, — не стала спорить я, вспоминая, однако, больше сюжет фильма и руку Лёни, упоительно поглаживавшую моё запястье весь сеанс, чем какие-то разговоры о походах и рыбалке. Честно. Впервые слышу и про дневную электричку. — И что ответила я?
— Ты сказала «угу», — улыбнулся Лёня обезоруживающе. — И я счёл это добрым знаком.
Признаюсь сразу: расчёты Лёни грозили срывом моим собственным планам. Я уже совершенно настроилась на разговор, на то, что покажу ему телефон. И вот теперь в дело вмешивались обстоятельства непреодолимой силы в виде рыбалки, электрички и компании друзей Лёни.