Само чувство реальности постепенно покинуло меня. Я будто растворился в белом пространстве, стал его частью. Какой-то частью сознания воспринимал окружающее – холод, дуновение воздуха из вентиляции, стекающие по лбу капли пота, немеющие пальцы. Осознавал, что Старик терпеливо наблюдает, усевшись на первый попавшийся ящик из-под инструментов. Но сие регистрировалось лишь мельком, вскользь, а основное внимание сосредоточилось на фигурах.
В какой-то момент я начал чувствовать вибрации схем – как щекотку, зуд. И уловив ощущение, сообразил, что удерживать все взглядом не обязательно.
Чувство и явилось решающим фактором успеха.
Подтянув треугольник к кругу, я вставил первый во второй, и сразу стало легче. Фигура перестала расплываться, а будто врезалась в ткань Изнанки. А уж когда легкими росчерками добавил символы связи в пересечениях, рождающаяся печать стала почти монолитной, осязаемой.
Праздновать победу рано, оставалось наполнить основу содержанием. И поразмыслив, я решил, что для первого раза достаточно создать разность давления в двух соседних точках. Для оного требовалось немного символов: концентрация, разделение и разность, усиление. Куча знаков для описания воздуха, якорь-привязка к основе и условие срабатывания.
Скорее по наитию, следуя тому ощущению энергий, что источала фигура, я нарисовал на ней первый символ. Прислушался к далекому пению и немного сдвинул. Затем создал и разместил второй, третий, начал проводить между ними нити взаимодействия. Будто закладывал некий алгоритм, описывал то, что должно произойти.
И все бы ничего, но с каждым новым знаком ткань Изнанки под фигурой становилась более упругой, твердой. Последние символы я словно выцарапывал ногтями на граните, шипя сквозь зубы от боли, страшно потея и задыхаясь. Каждая черточка, каждая линия давались с невероятным трудом. Сердце бешено колотилось, меня бросало то в жар, то в холод, голова болела, а мир перед глазами грозил расколоться на сотни осколков.
Черт, а ведь не врал старый хрыч о том, насколько тяжело.
Но я не сдавался. Упрямство и злость, по-юношески слепая жажда доказать, что чего-то стою, заставляли выкладываться по полной. Заставляли продолжать царапать буквы древнего алфавита. И я царапал, давил. Завывая от боли, забывая дышать, ломая ногти.
Последняя черта выдавила из меня душу, мысли и тепло. Лишь в состоянии какого-то полуобморока удалось довести дело до конца. Тогда и наступило облегчение, в голове прояснилось. Через какое-то время до меня дошло – получилось!
Печать тихо гудела, собирая из окружающего пространства силу. Глубже врезалась в ткань Изнанки, приобрела почти ту же глубину и яркость, что и реальные вещи вокруг. И каждый символ, каждая линия работали, как задумывал.
Миг удивления сменился бесноватым ликованием. Получилось?..
Поддавшись наитию, я вытянул руку и толкнул печать от себя. Рисунок медленно поплыл вперед, а затем блекло сверкнул и растворился в Изнанке. Я же резко вывалился в реальный мир. Пошатнулся, испытывая чудовищную слабость и чувствуя, что насквозь промок от пота. Но жадно уставился перед собой, сжал кулаки, моля неизвестно кого: ну давай… давай же!
Пустота. Тишина.
Раздался громкий хлопок, и ворота мастерской выгнуло наружу, будто от удара тараном. С потолка посыпались сор и камешки, образовалась завеса из ржавой пыли.
Старик преувеличенно медленно встал с ящика, отряхнул одежду. Повернулся ко мне, обессиленному и немому от изумления, сказал:
– Для первого раза очень неплохо. Тренируйся дальше, Эбер.
Сон-воспоминание был болезненно ярким и насыщенным, рвущим на части гложущей двойственностью. С одной стороны, ты вполне зрелый мужчина, но вместе с тем и тот юнец, постигавший когда-то азы искусства гнозис. Старые чувства сбрасывают пыль и режут, режут… отчего просыпаешься в слезах, как ребенок, и долго приходишь в себя, потом размышляешь: а что это? К чему? Зачем?..
Впрочем, в моем случае резкого пробуждения не получилось. Потому что едва образы прошлого стерлись, я завис в пустоте и темноте, беспомощный и разбитый.
Что первое почувствовал? Боль в сломанных ребрах? Или холод?.. Не знаю. Но эти ощущения первыми достучались до разума. Стали тем крючком, что поймал и властно потащил наверх – к свету, к мрачным раздумьям и непростым решениям. Ко всему тому, что зовется жизнью.
Сквозь веки пробились лучики тусклого света, по нервам ударило ноющей болью в боку и затылке, спина затекла. Спустя какое-то время я почувствовал тяжесть на животе, будто там улегся кот. Говоря откровенно, я не имел ничего против пушистых зверушек, преданно последовавших за человечеством в глубины океана. Ведь не раз спасали от нашествий мышей и крыс, пробравшихся сюда же на субмаринах во время Исхода. Да что там, в хрониках есть и такой удивительный эпизод, как атака пушистой армии лет сто пятьдесят назад.