– Думаю, барышень с тебя хватит, – сказал я, глядя на Фергюса, спустившегося с лестницы и вошедшего в круг света аварийного фонаря. – И выпивки тоже. Ты выглядишь…
– Счастливым? – хмыкнул сын гранда.
– Помятым. Пьяным. И истраханным, – честно ответил я.
– Спасибо, – кивнул поэт. – Значит, счастливым.
– Какое-то маленькое у тебя счастье, – поморщился я.
– А может, так и нужно? – подмигнул Фергюс. – Когда у человека счастье далекое и возвышенное, то он пугает окружающих вечно мрачной и недовольной рожей, рвет жилы и тратит здоровье на достижение катарсиса. Потом в итоге истощается и подыхает несчастным, разбитым и больным. А тут выпил, поел, покатался в постели с сочной бабенкой. И все у тебя хорошо сложилось.
– Интересный взгляд на вещи. Но мнилось, что, когда ты выходишь за пределы животных потребностей, назад мозг не перестроить.
– А я, может, прикидываюсь. Воображение знаешь какое, о-го-го… вот представляю, что из тех самых, простых. И наслаждаюсь, наслаждаюсь. А потом снова переобулся – и вперед, покорять неведомые воды и глубины в погоне за возвышенной мечтой.
– Тебе не кажется, что тут попахивает конформизмом и лицемерием? – с сомнением спросил я.
– Напротив! – с жаром ответил поэт. – Я считаю сие признаком гибкости и сложной многогранной натуры.
– Ну-ну, – сказал я, скорчив скептическую мину. – А говоришь, нет таланта политика. Но вон как ловко играешь подменой понятий. Как колоду тасуешь. Зря отбиваешься от престола, из тебя бы вышел гранд.
– Уволь! – фыркнул Фергюс. – Лучше буду сушеную рыбу и морскую капусту жрать всю жизнь, чем полезу в паучье гнездо.
– Вас, богатых, не поймешь, – пробормотал я под нос. А сам подумал, что громкие заявления поэта разобьются вдребезги, если ему действительно придется перейти на диету поскромней.
Хорошо косить под бедного, когда обладаешь суперсилами под названием богатый папа, бездонные карманы и бесконечные возможности. Фергюс отчаянно не хочет взрослеть и понимать, что и за это придется платить в итоге. А мы платим за каждый вздох, за каждую секунду существования, за принятые решения. А если живем в долг, то рано или поздно нам предъявят пени по кредитам.
Но кто я такой, чтобы судить? К тому же, возможно, сам немного завидую тому, что поэт может себе позволить быть беззаботным ребенком, а я нет. Фергюс неплохой парень и хороший друг. Само собой, его порой надо спускать с поверхности на дно, но кое-что можно и прощать. Ведь каждый сходит с ума по-своему. Другое дело, к чему приведет безумие.
Вздохнув, я вновь бросил взгляд на поэта. Тот выглядел весьма несвежим. В одежде, в которой явился на прием Мак-Молоуни, закономерно измятой. На рубашке пятна от выпивки, волосы растрепаны, синие глаза потускнели и налились кровью, лицо опухшее, щеки и шея в щетине. Разило знатно. Не так, как от Мерти, но тоже мощно и люто.
– Ты собрался драться в таком состоянии? – спросил я.
– А что такое? – удивился сын грандлорда. Одернул борта сюртука, поправил платок на шее и гордо задрал нос: – Я бодр. Хотя ты прав, здоровье поправить не помешает.
Достав из внутреннего кармана плоскую металлическую флягу, открутил крышечку и сделал жадный глоток, предложил мне.
– Нет, – ответил я. – Хоть кто-то должен оставаться трезвым.
– Орм, ты скучный, – заявил Фергюс. Похлопал меня по плечу и сделал картинный жест, показывая на груду мусора. – Проникнись, наконец! Мы вдвоем против целого мира на задворках цивилизации. Будем стоять тут, на фоне уныния и разрухи, и, как два героя в аду, обороняться от мерзких тварей… Романтика же!..
– Угу, – кисло промычал я. – Романтика апокалипсиса.
– Как ты сказал? – оживился друг. – А что… очаровательно! Надо написать песню. Или поэтический цикл под таким девизом. Издательства будут целовать ножки и плакать от счастья, если им удастся заполучить лицензию на печать. Хочешь, возьму в соавторы?..
– Уволь, – отмахнулся я. – Идею дарю.
– Нет в тебе деловой жилки, – попенял поэт, пряча флягу. – Но я не забуду о твоей щедрости, допишу благодарность в начале. Или посвящение.
– Договорились, – кивнул я. Выдержал паузу и спросил: – Ты не потерял то, что я отдал тебе на приеме?
– Э-э-э, – сделал озадаченное лицо Фергюс. – А ты что-то отдавал? Я запамятовал.
Пошарив по карманам сюртука, с удивлением вытащил тканевую ленту и с любопытством поднял вверх, под свет фонаря. Но я ловко выхватил ее из рук и, быстро убедившись, что металлическое зернышко на месте, незаметно перевел дух.
Одно дело сделано. Осталось выполнить неприятные формальности и разбежаться по своим делам. Я помчусь вытаскивать Коула, а поэт наверняка вернется в объятия той загадочной дамочки, с коей закрутил интрижку. А может, и к другой. Но какая разница?..