Дэн не дал прямого ответа. Вместо этого он назвал три максимы, которые движут Китаем. Первая: «Думаю, что надо понимать историю», – сказал Дэн. Китай вел войну на протяжении двадцати двух лет, которая стоила ему 20 миллионов жизней – и из этого конфликта китайский народ вышел победителем под руководством Коммунистической партии. «На самом деле, – сказал он Скоукрофту, – если прибавить к этому трехлетнюю войну, в которой мы помогали Корее против агрессии США, то получится двадцатипятилетняя война». Второе, что он отметил, было священное значение китайской независимости: страна не может позволить себе быть управляемой другой нацией: «Не важно, какого рода трудности вырастут на нашем пути». А что касается третьей фундаментальной максимы, то не существует «никакой другой силы», кроме Китайской коммунистической партии, которая может представлять Китай. И это доказали «несколько десятилетий»[193].
Такой же разговор состоялся у Скоукрофта с Ли. Как он вспоминал позже, он почувствовал глубокое различие и «столкновение культур»[194], которое в один момент не преодолеешь, но его тайная поездка выполнила свое главное предназначение: проверила каналы коммуникации и таким образом устранила беспокойство за экономические связи. Буш отметил в своем дневнике: «Я оставил дверь открытой»[195].
Таким образом, Кремль и Белый дом внешне отреагировали на Тяньаньмэнь осторожно. Но за сценой их осмысление событий менялось. Горбачев и Буш оба сосредоточились на отношениях с Китаем в первые месяцы 1989 г., но по-разному, и оба совершили значимые визиты в Пекин, но они оба мало что могли сделать, по крайней мере в обозримом будущем, из-за жесткого ответа китайских коммунистических руководителей на революцию[196]. В середине 1989 г. и Горбачев, и Буш оба выверяли свою политику.
Советский лидер, надо сказать, все еще был склонен смотреть на Восток. Обсуждая события на Тяньаньмэнь с премьер-министром Индии Радживом Ганди 15 июля в Москве, Горбачев оставил в стороне эмоциональные разговоры о человеческих жертвах и заметил, что «политикам надо быть осторожными в таких вещах. Тем более, когда речь идет о такой стране, как Китай. О стране с населением более одного миллиарда человек. Это ведь целая цивилизация». Но, пытаясь во всем найти позитив, он даже почувствовал, что раз Китай столкнулся с повсеместным осуждением из-за «резни на Тяньаньмэнь», то у этого есть и светлая сторона: Пекину теперь нужны друзья, и это может дать Москве и Нью-Дели реальную возможность, в то время как Дэн уже сыт по горло медлительностью Буша. «Американцы хотят, чтобы у нас все было плохо и даже еще хуже. Так что мы должны надеяться главным образом на самих себя». И еще, размышлял он, мы можем надеяться на другие дружественные страны, стремящиеся отвечать требованиям модернизации и развития. «Вчера мы говорили с министром науки и техники КНР. Речь шла о сотрудничестве. Он хорошо настроен». Горбачев напомнил Ганди об их предыдущих разговорах о «треугольнике» – новой конструкции трехстороннего сотрудничества между Советским Союзом, Индией и Китаем. «Может быть, именно сейчас тот самый момент, когда они действительно заинтересованы в связях с вами и с нами»[197].
Горбачевские размышления были весьма симптоматичными ввиду неопределенностей на международной арене той смутной осенью 1989 г. Кое-кто в его окружении видел в событиях на Тяньаньмэнь свет близких изменений в Европе. Владимир Лукин, глава горбачевского штаба по планированию, предупреждал, что события 4 июня показывают: лидеры КНР все более явным образом дрейфуют «в сторону группы социалистических стран с традиционной идеологией», имея при этом в виду Восточную Германию, Кубу, Румынию и Северную Корею, и «одновременно подозрительно и с опаской относятся к тем странам, которые реформируют административно-бюрократическую систему», другими словами, к Польше и Венгрии. Это, говорил Лукин, «конечно, неприятный факт, но было бы неверно не принимать это во внимание в наших контактах с китайцами». Вместо того чтобы выступать за попытки построить Ось на Востоке, он защищал идею выглядеть «благожелательным резервом» для Пекина, избегающего каких-либо броских жестов. Такая политика позволит Советскому Союзу «пройти нынешний трудный период, не портя отношения с официальным Пекином». И это будет дополнительным преимуществом сохранения «уважения наиболее передовых частей китайского народа», которые, предсказывал он, без всякого сомнения, сыграют роль в «не столь уж далеком периоде после Дэна» и поддержат «наше движение в «Западном направлении» нашей внешней политики. Это было поразительное наставление. Лукин предупреждал, что Китай не только твердо связал себя не с авангардом, а с арьергардом коммунистического обновления – хотя он ясно понимал, что эра Дэна подходит к концу, но он также отчетливо видел, что будущее России лежит не в Азии, но вместе с Европой и Западным миром[198].
196
См.: Richard Baum.
197
См. выдержки из записи переговоров между Михаилом Горбачевым и Радживом Ганди 15.7.1989 AGF DAWC, А также: Горбачев. Собр. соч. Т. 15. С. 257, 262–264.
198
Заметка Владимира Лукина относительно советско-китайских отношений: 22.8.1989 GARF f. 10026 op. 4 d. 2870 l. 75-78 DAWC.