На лестнице раздались шаги и чьи-то встревоженные голоса с резкими нотками. Их обладатели зачастую переходили почти на крик. А шаги все приближались.
— Господин посол, я понимаю Ваши цели, но мастер еще не оправился от ранений. — Дар узнал голос Богдана.
— Войдыт в мой положэниэ, — чеканил второй голос с акцентом. — Я есть прыказ кназя. Я должен выполнят его.
— Ваш "прыказ" не стоит жизни моего воина. — спокойно ответил Богдан.
— Жизн один воин не стоит жизнь целой страна? — шаги остановились. — Начнется война, господин Богдан. Вы ли это не знат.
Дарен нехотя открыл глаза: притворяться дальше было бессмысленно, особенно, когда над тобой зависло три человека, пристально разглядывая. Богдан извинился взглядом, но отошел в сторону, по привычке сложив руки на груди.
— Господин Дарэн? — осведомился один из оставшихся.
— Да.
— Я пришел говорит с Вами.
— Я уже понял, — холодно ответил Дарен, — вы представитесь?
— Посол его святейшества князя Акиремы. Мы прийти по поводу убийства нашего воина.
— Его убила наша диверсантка. Она мертва. — Войник снова прикрыл глаза.
— Я приносить свои извинения, но мы быть вынуждены применить к Вам меры.
— Какие еще меры? — недовольно буркнул Дарен, открывая глаза.
— Я повторяю извинения, но чаровник его святейшества получил прыказ добыть эти сведений из вашей голова.
Богдан наклонил голову, опасно сузив глаза:
— Вы с ума сошли? Это вне закона.
— Эти меры вне закона Заросии. Но в закона Акиремы. — дернул подбородком посол.
— Я запрещаю.
— Будэт война! — сверкнул глазами тот. — Как вы это нэ понимат?
Войник вздохнул. Он помнил, как чаровник, что был с Карстером, пытался сварить ему мозги. Дару тогда просто повезло, что он не знал тех сведений, которые тот пытался добыть.
— Хорошо, — его тихий голос прорезал напряженную тишину.
— Спятил?! — прошипел Богдан. — Я тебя, щенка, не для того из лап Моарты вытаскивал, чтобы ты тут с этими акиремцами кончился!
— Наставник, мы поговорим на эту тему позже. — Войник, понимая, что серьезного разговора, как и влезания в голову, не избежать, заранее смирился и являл из себя само спокойствие. — Господин посол, можете начинать.
— Нам нужны Ваши глаза, господин Дарэн.
— Зачем?
— Чтобы уменьшить неприятные ощущения от процедуры, — чаровник говорил на заросском неожиданно намного лучше, чем господин посол.
Дар даже с любопытством открыл глаза, чтобы на него поглядеть. Чаровник выступил из тени, подойдя ближе к его кровати. Неестественно белые волосы спускались по плечам, черты лица мужчины были резкими и отталкивающими. В его водянистых, ничего не выражающих глазах отражалось пламя зажженного факела. Но они были холодны, как и весь его облик. И только странный мягкий чарующий голос…
— Господин Дарен, приготовьтесь. Будет немного больно.
И он приковал его взглядом. Сначала Дар даже ничего не почувствовал, лишь слышал настороженное шипение кошки из-за угла. Зоря чувствовала присутствие чужеродной силы, и ей эта сила категорически не нравилась: кошачья сущность брала вверх.
А потом пришла боль. Не такая, как тогда, несколько дней назад, но все же боль. Если бы не переломанные пальцы, Дарен бы намертво вцепился в кровать. Он попытался отвести взгляд, но ничего не вышло. А чаровник вдруг резко наклонился к нему ближе и, сжав тонкими костлявыми пальцами его плечи, придавил к кровати. Наконец, перед глазами ослепленного войника стали пролетать события, которые так нужны были Акиреме. И Карстер, и его сообщник, и мертвая Марта на грязном полу…
Только ничего о камне Анрода акиремец не увидел.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Чаровник резко отнял руки от Дарена и осел на пол, тяжело дыша, на его лбу крупными каплями выступила испарина. Дар лишь глубоко вздохнул и прикрыл глаза: для него все чародейство обернулось лишь неприятным покалыванием в висках, чаровнику же, судя по всему, пришлось намного хуже. За всякую волшбу надо платить.
Чаровнику оставалось еще прожить года четыре, на самый край — пять, а потом он, наконец, освободится от всего этого раз и навсегда. От этого понимания этого на душе у него становилось пусть и не тепло — огонь задушил лед — но хотя бы светло. И чаровник был готов уже стерпеть любые боли и лишения, лишь бы жизнь его в этом гадюшнике средь двух огней закончилась.
Когда тот отдышался, из горла сами собой вылетели слова: