— Есть некоторые вещи в этом мире, которые ты просто не можешь принять как само собой разумеющееся, и вот … — говорит он, замолкая, чтобы встретиться глазами с Кристен. Он улыбается ей, а она улыбается в ответ. — Это — одна из них.
Оуэн пинает ножку стула Джека и отпивает пива.
— Кто? Крис? — спрашивает Джек, то ли хмурясь, то ли улыбаясь.
Оуэн ничего не говорит в ответ, поэтому Джек поворачивается ко мне. Я же просто пожимаю плечами. Обычно Оуэн не говорит ничего подобного. Конечно же, Оуэн есть Оуэн. Я перестал расспрашивать его давным-давно.
— Старческая мудрость, — Джека прорывает, широкая ухмылка внезапно появляется на его лице. — Это то, что есть у Оуэна.
Я смотрю на Оуэна и смеюсь.
— Должно быть, да, — соглашаюсь я.
— Ты — старый пердун, — говорит Джек сквозь смех.
— Эй, называй это как угодно, — отвечает Оуэн. — Я все еще пью свое пиво в общественном месте, в то время как вы, два болвана, вынуждены сидеть здесь с детскими напитками, вроде Колы. Он делает еще один глоток и качает головой. От этой нелепой насмешки его лицо приобретает сочувствующее выражение.
Могу сказать, Джек не знает, что ответить на это. Черт, мне тоже нечем парировать. Так что мы просто сидим и смотрим друг на друга, пока Джек, наконец, не начинает смеяться, следом за ним я, и, в итоге, к нам присоединяется Оуэн.
— Над чем вы, ребята, ржете? — спрашивает Кристен. Она останавливается у нашего столика и ставит три тарелки с бургерами и картошкой.
— Да ни над чем, — говорит Джек. — Мы просто проводим исследование, какая веселая жизнь нас ожидает в двадцать один год. На самом деле, пока Оуэн приканчивал свое пиво, я уже присмотрел симпатичный дом престарелых для себя.
— Что? — Кристен озадаченно смотрит на Джека.
— О, Джек просто собрал свои трусики в кучку, вот и все, — говорит Оуэн.
— Что-то новенькое? — спрашивает Кристен, с улыбкой глядя на Джека.
Джек просто закатывает глаза, а я откусываю большой кусок бургера и смотрю, как Кристен ворует картошку из тарелки Оуэна и закидывает ее себе в рот.
— Итак, мальчики, постарайтесь держаться подальше от неприятностей сегодня вечером, — говорит она, на этот раз улыбаясь мне. — Или, по крайней мере, расскажите мне, чтобы я тоже пошла.
— Конечно, — говорит Оуэн, подмигивая ей.
На этом Кристен разворачивается и направляется обратно в бар. И менее чем через минуту Оуэн снова пинает стул Джека.
— Какого черта? — рявкает Джек.
— Помни, что я сказал, — предупреждает Оуэн.
— Да, конечно, старикашка, — отвечает Джек с широкой улыбкой, несмотря на полный рот еды.
Глава 12
Настоящее
Рэм
Я на Солнечной площади. Продавцов нет. Но есть люди, снующие вокруг меня. Здесь Майк. Он надел свою старую кепку «Кардиналс» и смеется над Джо Кеттлом. Но чего-то не хватает, что-то не так.
Я быстро пробегаю глазами вдоль улицы. Джек тоже здесь. Он облокотился на кирпичную стену театра и разговаривает с Кристен. Она улыбается. Джек тоже. Солнца нет, но воздух ощущается густым. Я ненадолго закрываю глаза и пытаюсь вдохнуть его.
— Сколько за покрывало?
Я открываю глаза и смотрю вверх. Какой-то пожилой человек, которого я не узнаю — видимо, он из другого города, — смотрит на меня. Мужчина склоняется над бледно-голубым с желтым покрывалом. Это мое покрывало. Эшли нашла его в антикварном магазине одним жарким июльским днем. Она сказала, что я должен иметь его, оно сделает мою гостиную уютнее. Я проигрываю ее слова в голове. Покрывало расстелено на диване, на котором Эшли и я проводим послеобеденное время, просматривая повторы Sainfeld (Примеч. комедийный сериал 1989-1998 гг.) и старые фильмы Хамфри Богарта. (Примеч. американский актер, признанный Американским институтом киноискусства лучшим актером в истории американского кино).
— Сколько? — спрашивает старик. Его тон становится нетерпеливым.
— Ох, это не продается.
Он смотрит на меня странным взглядом.
— Тогда почему оно здесь.
Я не отвечаю ему. Не знаю, что сказать. Я не знаю, почему оно здесь. Он хмурится на меня, а потом уходит с пожилой седой женщиной — полагаю, это его жена.
Мой взгляд задерживается на старой хоккейной клюшке рядом. Она моя. Я истратил свои деньги за стрижку газонов, чтобы купить ее, когда мне было двенадцать. Тогда я проходил хоккейную фазу — она длилась пару месяцев. Это клюшка для левшей. Я правша. Тогда я не видел разницы. Но почему она здесь? Почему все мои вещи здесь.
— Сколько стоит этот светильник?
Я оборачиваюсь. Брюнетка около двадцати лет, глядя на меня, держит большую зеленую лампу.
— Десять долларов, — говорю я. Эшли ненавидела эту лампу. Девушка дает мне десятидолларовую купюру и уходит с лампой.
— Сколько за это?
Прежде, чем успеваю обернуться, я узнаю голос.
— Эшли.
Она держит бамбуковый стебель — ее любовный бамбуковый стебель. Я, практически не дыша, просто смотрю на нее.
— Мы можем поговорить? — спрашиваю я.
— Я не могу, — ее улыбка исчезает под толстым слоем сочувствия. — Я с мужем.
— Ты замужем? — мое сердце падает в самое глубокое ледяное ущелье у меня в груди.
Она кивает и ставит растение обратно.
— Эй, дружище, Кристен сказала, что у Калеба позже собирается компания, — Джек внезапно оказывается передо мной. Я смотрю на него, а потом обратно на Эшли, но она ушла.
— Не сейчас, — говорю я Джеку.
Я сканирую толпу мужчин и женщин, детей и собак на поводках, резко разворачиваюсь на пятках, как всегда это делаю, и прежде чем успеваю обернуться полностью, Эшли возвращается.
— Пойдем, — говорит она. — Идем со мной.
Она взлетает к реке. Я так взволнован или ошарашен, но это проходит через несколько минут, и я отталкиваюсь и лечу за ней.
— Ты замужем? — догнав, снова спрашиваю я. Запах ее духов оживляет мои чувства и напоминает мне, как сильно я по ней скучаю.
— Да, недавно вышла, — говорит она и протягивает мне кольцо. С тем же успехом она могла бы протянуть мне нож.
— Ну, он счастливчик.
Удивительно, как спокойно я говорю. Удивительно, насколько спокоен я.
Я провожаю ее к скамейке с видом на реку. Вода темная, мутная и жуткая. Я никогда не видел ее такой.
Она садится, и я тоже. На ней длинное белое платье. Сбоку разрез. Угол платья поднимается на ветру, обнажая загорелую кожу ее бедра.
— Мы когда-то сидели здесь, — говорю я, делая вдох. Воздух больше не плотный, — ты помнишь? Это было наше первое свидание.
Она улыбается.
— Конечно, помню.
Я чувствую, как уголки моих губ приподнимаются от этого. То, что она думает и вспоминает то, что связывало только нас двоих, делает меня снова счастливым… на миг.
— Почему это причиняет такую боль? — спрашиваю я.
Ее улыбка немного увядает.
— Это не должно быть безболезненным, Рэм. Это должно того стоить.
Я принимаю ее объяснение. Однажды она произносила эту же фразу, когда мы были вместе. Но она произносила ее с улыбкой. Это было после того, как я высидел весь специальный просмотр «Титаника» — того, где Леонардо ДиКаприо рисовал картину и претендовал на полет на корабле в течение четырех часов. Однако на этот раз ее слова поражают меня совсем по-другому. И, в то же время, я замечаю, что река теперь чистая. Прозрачная как ручей. Я могу увидеть дно. И я точно знаю, что никогда ее такой не видел, но быстро отделываюсь от этого ощущения.
— Эшли, прости. Мне так много хочется вернуть.
Ее губы не шевелятся. Она просто смотрит на меня с маской печали на лице. Несколько секунд я смотрю ей в глаза, а потом отворачиваюсь. На зеленом фоне ее глаз написана история того времени, когда мы были вместе, и я не хочу это читать. Я смотрю вниз на заросшую травой землю под ногами, пока позади нас ревет звук проходящего грузового поезда.