– Я сам всё узнаю, просто, спросил, – откликнулся Дима. Учитель оглядывала дерзкого ученика и не знала, что предпринять. Её выручила староста класса Лена Кислякова.
–Дарья Николаевна, вы действительно верите, что обучите нас французскому языку за два с половиной месяца?
– Не верю, – честно призналась учитель и спросила. – Но, что же мне делать?
– Улыбнитесь, Дарья Николаевна, – предложил Дима. – У вас такая очаровательная улыбка. По классу пробежал смешок.
– А у вас, Дмитрий Репнин – полное отсутствие манер. Полагаю и мне и классу будет некомфортно, если вызывающее поведение одного ученика, негативно скажется на качестве моих уроков и как следствие, на ваших знаниях, – прочла она монолог добросовестного учителя и отвернулась к доске.
Мел проворно бежал по черноте гладкого поля, но никто не понимал, что пишет учитель. Наконец, она повернулась лицом к классу и к доске прилетело предложение от не усвоившего проповедь ученика:
– Позвольте мне, просто присутствовать на ваших уроках и проблем не будет. Я не полюблю французский язык, Дарья Николаевна.
– Поживём-увидим, а спрашивать, я со всех, буду одинаково. Я не выделяю любимчиков, не надейтесь, – обратилась она к классу и наступила полная тишина. Пронзительный звонок врезался в её мёртвое пространство, подняв учеников и расслабив учителя.
Он прозвенел во время, но Дима удивлённо посмотрел на Антона и произнёс, не свойственную ему фразу:
– Звонок? Уже?
Антон открыл рот, хмыкнул и нарочито-испуганным голосом спросил:
– Друг, что случилось? Ты заболел? Приложил ладонь к его лбу. – Температуры нет, тогда что?
– Ничего, – злясь, ответил Дима и сорвался с места. Антон придержал его, схватив за пиджак, сделал страдальческое лицо и произнёс:
– Эй, мне начинать ревновать?
Дарья Николаевна выходила из класса, не обращая внимания на детские шалости двух рослых юношей. Дима проводил её лёгким прищуром глаз и только тогда ответил другу:
– Ревность озлобляет. Оставайся миленьким пупсиком, чтобы я не разочаровался в тебе.
– Так я тебе нравлюсь? – с придыханием, воскликнул Антон вслед уходящему Диме.
– Прикрой меня, я слиняю, – попросил он, улыбнулся шикарно и игриво добавил, прежде чем выскочить из класса, – Я люблю тебя. Антон послал Диме воздушный поцелуй и охая, упал на парту.
– Вот два придурка, – выдавила Света Устюгова, запихивая учебники в рюкзак.
– Светик, что тебя больше бесит? – спросил Антон, подойдя к ней сзади и чуть коснувшись её плеча. – Наши приколы или то, что Репнин не обращает на тебя внимания?
– Америку открыл, Колумб недоделанный? Кто интересует эту ледышку, больше одного вечера. Запасть на него – убить свою молодость, не дав ей не единого шанса.
– Однако, девочки грезят о поцелуе Ледяного принца, а ты?
– Ещё чего, – поспешно ответила Света и саданула Антона учебником по руке.
– Эй, больно, – вскинулся он и Света, вырезав на розовых скулах, фальшивую улыбку, подула на его руку. – До свадьбы заживёт, – сказала она и, смыв улыбку, направилась к двери.
– Вот заноза. Маленькая, как муха, а рука, как плита бетонная, – проговорил Антон, потирая ушибленную руку.
Прозвище Ледяной принц, приклеилось к Диме в десятом классе, когда он явился в школу, после летних каникул: повзрослевший и похорошевший до степени очаровательности. Всё пошло от Кристины Орловой, переведённой ученицы из другой школы. Как новенькая девочка, она заинтересовала Диму, но ненадолго, хотя он считал её красивой. Не найдя в ней ничего особенного, кроме внешней красоты, он тут же забыл о ней, продолжив свой марафон поисков необычного в слабом, но притягательном поле. Красивой девчонке нелегко было признать поражение и она обозвала его ледышкой, но другая, влюблённая в него с девятого класса ученица, чтобы насолить сопернице, вступила с ней в перепалку:
– Репнин – не ледышка. Должна знать, если целовалась с ним. Похоже, не целовалась. Он, скорее – Ледяной принц.
– Вот и целуйся со своим Ледяным принцем, если он захочет. Хотя, вряд ли, с твоей- то внешностью, – дала отпор Кристина.
Девчонки подрались, повысив статус школьного красавчика, но самому красавчику было всё равно. Все девчонки класса, школы и даже, города, виделись ему одинаковыми и в этом скучном однообразии не было яркой фигуры, что могла порадовать его.