Даша и Дима стояли напротив, смотрели друг на друга и молчали. Она знала, что ему, опять, больно, но улыбалась. Дима чувствовал, что видит её в последний раз и тоже, улыбался.
–Он – твой, возьми, – прервал молчание Дима и протянул Даше маленькое плюшевое чудовище.
– Спасибо, – обрадовалась она и благодарно посмотрела на Диму. – Я думала он пропал.
Нетерпеливый водитель автобуса подал резкий сигнал. Дима вздрогнул и твёрдый комок подкатил к горлу.
– Тебе пора, – еле выдавил он. Даша шевельнулась, но не двинулась. – Иди, прошу. Со мной всё будет отлично. Береги себя. Давай, шагай, а то, мне всё труднее отпустить тебя, – улыбнулся Дима и Даша, не желая и дальше мучить его, направилась к автобусу, прижимая к груди мягкого монстра.
Она уходила и Дима не выдержал. Два широких шага вернули к ней и он обнял её со спины. Каменный комок в горле рассыпался, видоизменился и просочился влагой в глаза. Даша повернулась к нему и его губы коснулись её губ. Они целовались, пока физруку удавалось уговаривать водителя подождать ещё минутку и ещё одну.
Автобус удалялся и Дима смотрел ему вслед, понимая, что больше никогда не увидит её и когда осознание достигло сердца, он сорвался с места и побежал по дороге, вслед за автобусом, повторяя: Нет, я не могу отпустить её, не могу. Стойте. Куда вы её увозите. Остановитесь, прошу.
Автобус исчез из зоны зрения, бегущий человек остановился и согнулся. Упёршись ладонями в колена, он тяжело дышал, загнанный быстрым и бесполезным бегом. Сердце бешено колотилось и он ненавидел его стук, желая, чтобы оно замерло навсегда. Сердечная тяжесть пролилась в ноги и Дима сел на асфальт. Дикий крик отчаяния смешался с уличным шумом, а кулаки врезались в серую броню дороги.
Автор дочитал текст и закрыл книгу.
За окном кружил мир, суетились его жители, первая ранняя зелень отдавала свою горечь, уже потеплевшему воздуху. В один из таких дней, он увидел её, а в серое ноябрьское ненастье, отпустил из своей жизни. Сердце заныло. Бережно поставив книгу, Дима направился к выходу, на ходу цепляя на нос солнцезащитные очки. Восходящая, но ещё тускловатая, звезда журналистики, преградила ему путь.
– Уже, уходишь?
– Пойду к отцу. Надо же похвастаться своим достижением. Думаю, он ожидал от меня большего, но что есть, то есть.
– Я позже забегу. Скажи профессору, чтобы никуда не уходил.
– Хотел бы я, чтобы он не послушался, – выдохнул Дима.
– Иди, – тронул плечо друга Антон. – Но, завтра я тебя из-под земли достану. Ты обещал. Не отвертишься.
– Так и быть, подам убогому газетчику на кусок хлеба.
– Вашему великодушию нет предела, ваше высочество. Прошу, выход там, – подыгрывая, раскланялся Антон и, глядя в тёмные очки, спросил. – Я достаточно согнулся?
– Ниже, согнёшься перед главным редактором, когда опубликуешь свою статью. Говорят, он небольшого роста.
– Пошёл к чёрту, дружище. Мир, ещё узнает Антона Чижевского!
– Конечно, а пока заплати за книгу, что я купил. Не хочется лезть в гущу человечества, – сказал Дима и помахал Антону томиком.
– Да чтоб тебя, – огрызнулся друг и, улыбаясь, добавил, когда Дима вышел наружу. – На большую премию номинировали.
Больничная палата, куда не раз, не два, а сотни раз, входил Дима, впустила и сейчас, являя одну и ту же картину, тишину и немоту, нарушаемую, лишь работой медицинских роботов, что помогали человеку, лежащему на кровати, дышать – жить, пока трудились его сердце и мозг.
Не впервые, сын всматривался в недвижимое тело, бледное исхудавшее лицо отца, но как впервые и каждый раз, испытывал чувство жалости и вины. Она давила с тех пор, как он очнулся в больнице и узнал о состоянии дорогого ему человека. Время высушило слёзы, разбавило сдавленность голоса, но не уменьшило груз сожалений, пока отец лежал в коме.
Стул, схваченный крепкой рукой, оплыл маленькое расстояние и мягко встал на пол возле кровати. Дима сел, бережно взял бледные и мягкие пальцы отца в свою молодую сильную руку. Испытав очередной прилив горечи, он выдохнул часть её в больничный воздух и заговорил, глядя в измученное неизвестностью лицо отца:
– Папа, я пришёл. Знаю, ты ждал меня, хотя я не скажу ничего нового. Молчишь. Я хотел бы знать: Злишься ты на меня или ненавидишь. Думаю, ни то, ни другое. У тебя была причина поступить так. Ты заботился обо мне и не знал, что я так сильно люблю её. Но, мне пришло на ум одно открытие. Теперь, я знаю, кого ты любил больше всего на свете. Почему я не догадывался раньше, а ты не говорил? Может, я взрослею? Как думаешь? Я решил, что буду говорить об этом, тебе и маме, каждый день, поэтому возвращайся скорей. Мне так много надо тебе сказать. – Дима погладил руку отца, коснулся впалой щеки, поправил отросшие волосы и договорил. – Заболтал тебя. Ты, наверно, устал. Отдохни, а я почитаю тебе. Не знаю, понравится ли, тебе, ведь это – не музыка, но я надеюсь, пока я читаю, ты не будешь чувствовать боли.