«Охотница» превосходила его ростом фута на полтора, учитывая длину острых каблуков ее черных сапожек. Скорее всего это не фема, а обрезок или предоперационный гетеросек. Но «добыча» либо ничего не заметил, либо ему было все равно. Так или иначе, она выглядела впечатляюще. Все уличные охотницы в Будайине просто должны так выглядеть, чтобы их заметили среди прочих достопримечательностей. Тип скромненькой, бесцветной домохозяйки здесь не распространен. На шлюхе было короткое воздушное черное платье с оборками, с открытой спиной и откровенным вырезом спереди, без рукавов, опоясанное тяжелой серебряной цепочкой, с которой свисали католические четки. Ее лицо, раскрашенное в пурпурные и оранжевые тона, выделялось кричаще-ярким пятном на фоне прекрасных золотисто-каштановых волос, уложенных так искусно, что меркли все известные науке законы.
— Хочешь поразвлечься? — Как только она открыла рот, мне стало ясно, что в каждой клетке этого тела еще полно мужских хромосом, что бы там ни скрывалось под короткой юбкой.
— Может быть. — «Добыча» осторожничал.
— Ищешь что-нибудь особенное? Парень нервно облизнулся.
— Я надеялся найти Ашлу.
— Ой, деточка, извини. Что угодно — губки, ножки, ноготочки, но вот Ашлы нет. — Она на секунду отвернулась и сплюнула. — Вот, иди к той девочке. По-моему, у нее есть Ашла. — Фема указала на свою подругу, стоявшую неподалеку. Ту я знал.
Парень благодарно кивнул и направился к ней. Я случайно встретился взглядом с охотницей.
— Дерьмовые дела, милый, — произнесла шлюха с коротким смешком. Мгновение спустя она уже озирала окрестности в поисках типа, который обеспечит ей завтрак. Через несколько минут подвернулась очередная жертва, состоялся точно такой же разговор:
— Ищешь что-нибудь особенное?
Новый кавалер был выше и плотней первого.
— Бриджит? — произнес он извинительным тоном.
Она порылась в черной пластиковой сумочке и вытащила коробку с модиками.
Модуль немного больше, чем училка. Ее обычно вставляют в специальное гнездо, находящееся в модике, а если ничего больше не можешь принимать или хочешь для разнообразия побыть самим собой, — прямо в мозг. Зажав в руке пластмассовый модик розового цвета, охотница сунула коробку обратно.
— Вот она, женщина твоей мечты. Бриджит постоянно спрашивают, эта девочка с фантазией. Она стоит дороже. — Я знаю. Сколько?
— А ты сам как думаешь? — сказала шлюха, смутно подозревая, что парень легавый и хочет поймать ее на слове. Время от времени это происходило, когда обнаруживалcя дефицит неверных, и религиозным властям приходилось переключаться на таких, как она.[1]
— Сколько можешь заплатить?
— Пятьдесят? — За Бриджит, паренек?!
— Сто?
— Плюс пятнадцать за помещение. Пошли, мой сладенький.
И они, рука об руку, зашагали по Четвертой улице. Как прекрасна любовь…
Я уже имел удовольствие познакомиться с «Ашлой» и «Бриджит»; интересно, что представляют собой другие модики в коробке шлюхи? Так или иначе подобное знание никак не стоит ста киамов (плюс пятнадцать за помещение). Теперь эта тициановская красотка приведет к себе своего милого, вставит модик Бриджит и превратится в нее: обретет сознание Бриджит, ее мысли, чувства, манеры; и так всякий раз с любым — мужчиной или первом, фемой, обрезком или гетеросеком, кто подключится к данному модику.
Я миновал Южные ворота. На полпути к банку, возле ювелирного магазина, вдруг остановился. Что-то не давало мне покоя, настойчиво вертелось в голове.
Очень неприятное чувство, словно тебе щекочут мозги, но избавиться от него нельзя. Может, побочное действие пилюлек: когда я в таком состоянии, как сегодня, на ум приходят всякие бессмысленные идеи. Но нет, это не обычное наркотическое «озарение». Что-то, связанное с убийством Богатырева или телефонным разговором с Оккингом… Какая-то мелочь насторожила меня.
Я прокрутил в памяти все, что мог вспомнить о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, то он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: «Слушай, то, что произошло, — дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше не нуждаемся». Я слышал подобное от Оккинга сотни раз. Почему же сегодня мне кажется, что дело нечисто?
Я покачал головой. Если есть какая-нибудь гниль, обязательно докопаюсь. Я загнал все мысли об этом в самый дальний уголок. Пусть отлежатся немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, теплоты, разлившейся по телу, — всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за это блаженство постнаркотическим «похмельем», так что надо взять свое за потраченные на них денежки.
Минут через десять, когда я подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, зазвонил телефон. Я снял его с пояса.
— Марид? Это Никки.
Никки — полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот доставляла эта особа. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна штучка сверх нормы, и Никки становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке она неудержима.
Пытаться отнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, — тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я понял, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим «здрасте», болтаем, но я больше не хочу быть свидетелем ее бессмысленных пьяных драк, с воплями и визгом.
— А, Никки. Что хорошего скажешь?
— Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.
Ну вот, начинается!
— А что стряслось?
Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.
— Я не хочу больше работать на Абдуллу. Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.
— Не вижу никаких трудностей.
Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, получая киам-другой. Бей (весь квартал называл его Папа) неплохо относился ко мне.
Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал свое слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже было неплохой рекомендацией. Наш Папа — что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему, ни много ни мало, две сотни лет, и иногда я верил этому. Бей отличался старомодными взглядами на честь и верность и на бизнес. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно воплощал в себе древние представления о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Придерживался простого принципа: если не трогаешь его — он не трогает тебя, и предлагал весьма соблазнительные условия; в результате великое множество независимых дельцов становились его людьми, потому что никогда не смогли бы добиться самостоятельно того, что получали из его рук. У них просто не было нужных связей. А Папа олицетворял и это понятие.
Главный девиз Будайина — «бизнес есть бизнес». То, что вредило интересам независимых дельцов, в конечном итоге ударяло и по Фридландер-Бею. Будайин хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, ревнивых к чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, обнаружил, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самое грустное признание, которое мне когда-либо приходилось слышать.