Быстро сказывается эта повесть, но медленно тянутся годы, в том числе и в описываемом нами дворе. Гора черной ненависти выросла за это время в душе Серафима Ивановича. Нужно сказать, что и Ципа-Лея, и сам Арон Гинцбург старались одергивать детей, но разве уследишь за такой оравой? С течением лет отношения между семьями, мягко говоря, не становились лучше.
В сентябре сорок первого, после захвата города немцами, настал звездный час Серафима Карпенко. Оккупанты назначили его бургомистром Гадяча. Хорошую должность из рук ангелов смерти получила и Маргарита Фридриховна.
Радость врагам Сиона, беда семье Гинцбург. Можно не сомневаться, что новоиспеченный бургомистр Карпенко не упустит своего…
На дворе осень, подвал набит отборным картофелем, соленьями и овощами, заготовлено достаточно дров на зиму — живи не хочу… — и жили бы, если б не этот Карпенко. Разве он оставит в покое ненавистную семью? Шапиро полагал, что Гинцбурги должны немедленно уходить. Слава Богу, есть куда: многие еврейские дома нынче пустуют. Например, дом Аронсонов. Туда и следует переехать — потихоньку, не привлекая внимания Карпенко.
Этот совет Шапиро принес Гинцбургу прямиком в штибл. Кладбище расположено недалеко от Заяра. Большинство евреев, и в их числе Хаим-Яков Фейгин, боялись показаться на улице, а те, что выходили, делали это лишь по крайней необходимости. И лишь Шапиро, старый болезненный еврей, в чем только душа держится, ходит по городской грязи из дома в дом, говорит с людьми, утешает, советует, дарит надежду. Как будто и впрямь взял он на себя роль наставника и руководителя в страшное это время. Даже до штибла добрался, чтобы поговорить с Ароном Гинцбургом.
И вот что удивительно: горячий габай смиренно выслушивает тихую речь старика и соглашается. Вот уже и Лейбка послан за возчиком Мордехаем. К счастью, тот дома; поспешно запрягаются лошади, и через некоторое время телега подъезжает к подвалу, гинцбургской хижины. Быстро перегружаются в кузов мешки с картофелем, банки, горшки и бочонки с соленьями. Повезло Гинцбургам: супругов Карпенко нет дома, слишком заняты они на новых своих должностях. В ином случае вряд ли смогли бы евреи вывезти на новое место свои овощи, одежду и посуду.
Опустел дом. Гинцбург берет доски и крест-накрест заколачивает ими окна и дверь. Лейбка помогает отцу, и вот уже слышен знакомый окрик возчика Мордехая:
— Н-но, ребятки!
Семейство Гинцбург покидает свое убогое гнездо. Прохладно в опустевших комнатах, но темнота еще хранит кисловатые и теплые запахи человеческого жилья, запахи нескольких поколений живших тут женщин, мужчин, детей, стариков… Медленно испаряется это жилое тепло, как душа, покидающая мертвое тело. Много горя и радости видели эти стены, много слышали смеха и вздохов. Но сейчас это просто брошенная и забитая хижина, и равнодушная осень уже распростерла над нею свои холодные крылья.
Оставим и мы этот осиротевший дом. Много таких сирот стояло по миру в горькие военные годы.
И на старуху бывает проруха: нашла-таки место и время заболеть старая Песя! Жар у нее и слабость. Где найдешь в эти дни врача и лекарства? И снова выручает Шломо Шапиро. Он приводит доктора Энгертова, который остался в городе из-за своего преклонного возраста. Диагноз: воспаление легких. Нашлись и лекарства, но насколько все теперь усложнилось! Вся работа по дому ложится отныне на Тамару и Хаима-Якова. Девочка и варит, и стирает, и убирает; дед помогает ей чем может.
Нет у Тамары достаточного опыта в домашних дедах. Ксения смотрит недобрыми глазами, да и Ульяна Мазурок уже не так приветлива, как вчера. Лишь пятилетнему Васеньке всё по нутру — далек он еще от взрослых проблем.
Хаим-Яков всю жизнь тяжело работал и хорошо знал цену деньгам. Но сейчас не время скупиться. Каждый день Ульяна отправляется на рынок, который мало-помалу возвращается в обычное состояние. Советские деньги еще имеют хождение, но купить на них можно все меньше и меньше. Появились немецкие марки, золотые и серебряные царские монеты, ширится и простой товарный обмен.
Как жить дальше? С первого дня невзлюбила Ксения вселившуюся в их дом чужую семью. А теперь еще помрачнело и лицо старой Ульяши. Трудно человеку проявлять доброту на протяжении долгого времени. Начали сыпаться на Фейгиных уколы, сначала мелкие, едва заметные. Но чем дальше, тем длиннее становились иглы, тем глубже ранили они души нежеланных гостей. Фейгины не являлись исключением: большинство еврейских семей в пригороде ловили на себе такие же косые взгляды своих хозяев. Все острее становились поначалу незначительные размолвки между евреями и приютившими их жителями Заяра. Говорили, что вот-вот прибудет в Гадяч отряд СС, что начнет работать гестапо, и тогда не поздоровится ни евреям, ни прячущим их украинцам. Одно дело помочь евреям жильем, и совсем другое — идти из-за них на смерть: нет таких безумцев!