— Воры! — кричит она во всю мочь. — Грабители!
На улицу высовывается один из солдат, спрашивает по-русски:
— Это ты кричала?
Он затаскивает девочку в дом. Там расхаживают фашисты, жуют недоваренную курицу. Они грызут куриные кости и неторопливо шарят по комнатам. Им некуда спешить. Вывалив на пол содержимое комодов и шкафов, солдаты заинтересованно разглядывают каждую тряпку, вертят в руках каждую вещь. На кушетке лежит купальный костюм Рахили — черный в красную полоску. Рядом сидит старая Песя, сидит и отвечает на вопросы.
— Чей купальник?
— Дочери.
— Где она?
— В Саратове.
— Скоро увидимся! — говорит один из русских и добавляет что-то грубое по-немецки. Его товарищи хохочут.
Тот, кто притащил с улицы Тамару, спрашивает:
— Это тоже дочь?
— Внучка.
Он поворачивается к Тамаре:
— Значит, ты говоришь, что мы воры и грабители?
Девочка показывает на вывороченные из ящиков вещи.
— А это что такое? Не грабеж?
Русский произносит что-то по-немецки. Солдат в черной форме подходит к девочке. Изо рта у него торчит куриная ножка.
— Аух юде?[53]
— Аух юде! — отвечает Тамара.
Она с силой произносит два этих слова, но при этом что-то ломается у нее внутри. Кончились душевные силы. Она проскакивает мимо немца, в два прыжка преодолевает коридор и оказывается во дворе. Ее цель — две доски в заборе, потайная дверь на свободу.
— Хальт! — кричит немец и бежит за ней. — Хальт, юде!
Тамара останавливается. Голова ее высоко поднята, руки опущены. Она стоит напротив человека в черной униформе и смотрит ему в лицо. Немец какое-то время колеблется, затем вытаскивает изо рта куриную кость, с отвращением отбрасывает ее в сторону, поворачивается и возвращается в дом. Что ж, на этот раз прошел мимо девочки ангел смерти. Она идет по улицам Гадяча, сердце ее колотится у горла, душа трепещет, глаза черного немца стоят перед ее глазами, сопровождают каждый ее шаг. Но вот и дом Шломо Шапиро. Тамаре открывает Берта Абрамовна.
— Что произошло, Тамарочка?
Тамара садится, закрывает обеими руками разом повзрослевшее лицо и разражается слезами. Слезы просачиваются меж пальцев, капают на загорелые коленки. Кончилось детство. Отныне по-другому, по-взрослому, будет она вести себя во взрослом, кровавом мире.
А сейчас нам необходимо распрощаться с Хаимом-Яковом Фейгиным, который стоит на пороге дальнего неведомого пути.
Как мы помним, он побежал искать примус. Да и кто не побежал бы, когда над головой нависла угроза смерти? Хаиму-Якову еще не надоела жизнь. Каждый раз, когда он вспоминал про «капут», ноги сами увеличивали темп, как лошади, подстегнутые ударом кнута.
Вот он бежит по улицам Гадяча, и мы вместе с ним. Плохо выглядит этот старик. Как ни повязывай шарфом каштановую бороду, как ни жмись к стенам домов, все равно видно издалека: вот идет старый еврей. Спина его слегка согнута, нос крив, внешность убога. Глаза испуганно смотрят из-под голых, без единой реснички, век — смотрят, словно извиняются за то, что их обладатель все еще жив.
Уже выбежав из дома, Хаим-Яков решил сначала навестить Нахмана Моисеевича Розенкранца. Но там уже побывали грабители. В квартире у Розенкранца кавардак, жуткий беспорядок. Сам Нахман Моисеевич, усатый герой, никогда до того не терявший присутствия духа, растерянно бродит из комнаты в комнату. Глаза его моргают в семь раз чаще обычного, а усы обвисли и словно поредели. Фрейда Львовна складывает в шкаф не подошедшие мародерам рваные тряпки, вставляет на место ящики, пытается вернуть жилью жилой вид. Последнее нелегко: со столов исчезли скатерти, на окнах нет занавесок, на кроватях — одеял и простыней. Рая сидит у стола, на лице ее застыла тупая, ничего не выражающая гримаса.
— Нет ли у вас примуса? — с порога спрашивает Хаим-Яков.
— Какого примуса? Мы остались без всего… — отвечает Фрейда Львовна.
Она никогда не отличалась большой красотой. Точнее сказать, довольно уродлива. В любом народе можно встретить особ женского пола с внешностью ведьм. Нет, в лице Фрейды Львовны нет ничего отталкивающего. Когда женщина говорит на идише с интонациями идиша, это выглядит вполне естественно. Но плохо дело, если тот же витиеватый еврейский акцент переходит в русскую речь — особенно во времена, о которых идет речь в нашем повествовании. Добавьте к этому пронзительный взгляд, орлиный нос, низкий рост и великоватый живот — и во внешности не останется ничего привлекательного, кроме разве что бровей. Брови Фрейды Львовны — как два туго натянутых лука, два острых серпа. Они то взлетают вверх, то опускаются, трепещут, говорят.