Два гадячских возчика, Мордехай и Спиридоныч, никогда не враждовали, хотя и соперничали. Но не таков Спиридоныч, чтобы бросить попавшего в беду коллегу. И вот катится по улицам Гадяча телега, а на ней тело нашего приятеля Мордехая, обернутое, как положено по закону, и укрытое черным покрывалом. Лишь двое идут за телегой: Бася и служка Беломордик. В руках у служки мятая коробка для пожертвований.
Осенний день в Гадяче. На улице играют дети, играют и бьют в ладоши. Десятилетняя девочка бросает в стену резиновый мяч и прыгает через него.
— Пожертвование спасает от смерти! — тихо бормочет служка, как оно заведено на похоронах.
Бася, сгорбившись, плетется за телегой. Она пока еще жива, пока еще дышит, а значит, и сердце ее болит, и слезы льются.
— Стой!
Полицейский — один из тех, кто избивали Мордехая, подходит к телеге и приподнимает покрывало. Затем он приказывает возчику свернуть на боковую улицу и погрузить на телегу еще одно тело, которое валяется там на дороге. Это безымянный еврей из беженцев, которые в последнее время прибывают в город из окрестных деревень.
Вот и кладбище. Из штибла выходят несколько евреев, среди них габай Гинцбург. Они берут лопаты и принимаются за рытье могил. Возчик Спиридоныч уезжает. Пусть евреи сами хоронят своих мертвецов. Земля нынче жадная до еврейских тел — разверзла пасть и знай себе требует: «Еще! Еще!»
Тела опускают в могилы, закапывают. Два свежих холмика высятся над кладбищенской землей. Под одним из них — бывший возчик Мордехай, под другим — неизвестный еврей, как видно, из деревенских. Прочитан кадиш, «Эль мале рахамим». Вот и все.
Арон Гинцбург переехал жить в штибл. Но он такой не один: в последнее время приходит сюда все больше хасидов, просить милости и защиты. Уж если прятаться, то лучше делать это в святом месте. В Судный день, который в этом году пришелся на первое октября, состоялась общая молитва. Каким-то образом удалось Арону Гинцбургу собрать миньян. Пришел и реб Шломо Шапиро — без него вряд ли удалось бы собрать в одном месте и в такое страшное время десяток евреев. Как всегда, у Шапиро одно на уме: утешить людей рассказами о Святой земле. Да, изгнаны мы с нашей земли, далеки от нее дальше некуда. Но есть, есть там наши братья, новый свободный народ, живущий, в том числе, и нашими бедами! Если суждено прийти избавлению, то оттуда, из земли Сиона и Ерушалаима! Живут там евреи каждый под своей лозой, работают на земле и в промышленности, занимаются Торой и наукой, радуются жизни. И он, Шломо Шапиро, видел это собственными глазами. Жив народ Израиля!
Слыхали? Жив народ Израиля! И одновременно с распространением этих утешительных небылиц старается Шапиро сделать все, что возможно, ради спасения людей. В доме, где до оккупации собирался миньян, организована столовая для беженцев, стариков и неимущих. И кто, вы думаете, работает там постоянно? Песя Фейгина и Бейла Беломордик, жена служки. Продукты Шапиро покупает за наличные у Хаи-Сары Берман. Лейбка и Шимон Гинцбурги, а также наша Тамара помогают доставить их из дома Берманов на кухню миньяна. Еда простая и сытная. Тем, кто сам не может добраться до столовой, приносят обед домой. И всем этим заправляет он, Шапиро: находит деньги, делает закупки, составляет списки…
Жив народ Израиля… Вот только все больше и больше свежих холмиков на еврейском кладбище Гадяча. Есть и молодежь, готовая отдать жизнь борьбе против врага. В лесу наши старые знакомые Соломон и Вениамин строят себе землянку, Глаша помогает.
Работа эта непростая. Сначала нужно заготовить стройматериалы: бревна для каркаса будущего земляного помещения. Бревна надо отмерить, напилить, снять с них кору. Затем столбы вкапываются в землю, на них укладываются доски и ветки, и все это засыпается сверху лесной почвой.
Парни стараются, как могут, Глаша тоже не отстает. Люди строят себе лесное убежище, первую партизанскую землянку в глубине чащи. Две пары глаз не знают устали, мечутся, не находят себе места — то встретятся на мгновение, то снова разбегутся в разные стороны. Глаше кажется, что мир вернулся на землю. Странное дело! Прошло всего несколько дней с момента возвращения Вениамина, но она уже видит перед собой лишь его, лишь он один и существует для нее, один в целом свете. Она постоянно думает об этом парне, о его белозубой улыбке, о его слегка покатых плечах, о его серых глазах, поглядывающих на нее со смесью грусти и радости. Эти глаза и просят, и требуют, и притягивают к себе. Они зовут, и Глаша не хочет противиться этому зову; в сердце ее поет древняя песня, поет и рвется наружу, неслышная песня без слов.