Под вечер пробираются в штибл новые беженцы. Вот так сюрприз: среди них Шломо Шапиро и его жена Берта Абрамовна. Глава общины верен своей привычке находиться там, где собирается большинство соплеменников. Странно другое: если Шапиро призывает всех прятаться в неприметных укрытиях, то почему тогда сам он пришел в кладбищенский штибл, открытый на все четыре стороны света? Похоже, беспокойство за людей опять перевесило в нем чувство опасности. Пока Гинцбург общается с Богом, Шапиро заводит простую беседу с собравшимися в штибле беженцами.
Вот уже вечер наступил, а люди всё подходят. Пришел врач Энгертов, в руке у него чемоданчик с лекарствами. Пришла акушерка Голда; многим детям помогла она появиться на свет, а теперь сама ищет спасения.
Люди перешептываются под глухо закрытыми окнами, Шапиро переходит от одного к другому, утешает, поддерживает. В последний момент, когда уже совсем стемнело, приходит семья Гинцбурга: Ципа-Лея с Саркой, а затем и Голда Берман с Ахувой на руках в сопровождении трех братьев — Лейбла, Шимона и Абки. Парикмахер Берман тоже с ними. Но где же Хая-Сара?
Смех и слезы: как ни уходил от решения мягкосердечный Берман, но и он вынужден был сделать выбор. Взяв сторону Голды, он сделал все, чтобы убедить мать спрятаться. Однако старуха уперлась так, что не сдвинуть. Она и помыслить не могла о том, чтобы оставить без присмотра свою заветную кладовку — ядро будущего роскошного магазина. Нет, никуда она не пойдет — не лишилась еще ума Хая-Сара Берман!
В разгар спора на Вокзальную прибежал Лейбка с вестью от отца. Паренек так набегался за день, что буквально валится с ног.
— Папа говорит, что всем надо идти в штибл! Туда фашисты не доберутся!
Хая-Сара слышит и разражается смехом. Фальшиво звучит этот смех, как у плохого актера на сцене. Если уж быть до конца честным, даже ее душу раздирают сомнения.,
— С чего он взял, что туда не доберутся? Что им помешает?
— Пошли! — решительно говорит Голда.
Она мать, на ней лежит ответственность за детей. Кроме того, Голда беспрекословно верит отцу. Несмотря на все свои странности, он всегда был ласков и убедителен с детьми. Она начинает собираться. Теперь очередь за Берманом.
— Мама, пойдем, — говорит он, в первый и последний раз в жизни осмеливаясь возразить матери. — Ну, пожалуйста. Как ты останешься одна в такой страшный день?
— Ничего страшного, не украдут меня! — сердито отвечает Хая-Сара.
Тем временем Голда завершает свои поспешные сборы. Она стоит у двери с ребенком на руках. Стоит и молчит, но молчание ее говорит само за себя.
— Ну и проваливайте! — кричит вдруг Хая-Сара. — Идите все к черту! Я остаюсь здесь!
— Что ж, всего тебе доброго, — печально говорит Берман и целует разгневанную мать в щеку.
И тут словно что-то ломается в душе непреклонной старухи. Она крепко обнимает сына, прижимает его к себе и замирает так на несколько мгновений. Не то стон, не то всхлип вырывается у нее — короткий, прощальный.
Все берутся за узлы; своя ноша выпала даже усталому Лейблу, даже самым маленьким, Шимону и Абке. Беженцы в собственном городе, они крадучись выходят из дому. Серыми тенями полны этой ночью улицы Гадяча. Хая-Сара запирает дверь изнутри. Ее вдруг охватывает ужас. Еще не так темно, чтобы зажигать свет. Старуха садится у окна и смотрит на Вокзальную улицу. Сумерки. Напротив сидит на скамье украинка и что-то жует так поспешно, будто боится, что кто-то вырвет еду у нее изо рта. Но вот она проглатывает и равнодушно глядит прямо перед собой. На женщине мятое цветастое платье, вязаная кофта и туфли со стоптанными каблуками.
Что-то знакомое в этой женщине… — ах да, это ведь Ксения, дочь Ульяны Мазурок. Вот она встает и медленно идет прочь от скамейки.
Страх продолжает терзать сердце Хаи-Сары Берман. Она вздыхает, отходит от окна и, не раздеваясь, ложится на кровать. Вокруг тишина — лишь мыши скребутся в кладовке.
Пожалуй, в этот момент мы и оставим Хаю-Сару Берман. Неизвестно, удалось ли ей задремать в эту ночь, — во всяком случае, никто не слышал ее обычного храпа. Лучше посмотрим, что происходит в Садовом переулке. Там вовсю готовятся: Песя пригласила в свое укрытие семью Розенкранцев, Фрейду Львовну и ее дочь Раю. Хаим-Яков и Нахман Моисеевич погибли бок о бок, и общее несчастье как бы породнило двух вдов. Фрейда Львовна моложе Песи на десять лет, и это указывается на их повседневном быте. Например, Песя блюдет кошер, в то время как Фрейда Львовна не придает ему особого значения. Песя — скромная простая еврейка, а Фрейда Львовна считает себя образованной современной гражданкой. Но вряд ли сейчас есть время обращать внимание на подобные разногласия.