— Сейчас начнут регистрацию! — с облегчением говорит Сохоринский.
Людей выстраивают в колонну по шесть. Получается десять рядов и еще один, неполный — всего шестьдесят пять человек. Вокруг колонны — полицаи и эсэсовцы.
Идет нудный осенний дождь. Низкое, серое, давящее небо нависло над городом. Колонна сворачивает на Ромнинскую улицу. Справа — двухэтажное здание гостиницы. Ресторан открыт, из него доносится дразнящий запах тушеного мяса. Теперь здесь обедают только немецкие офицеры — солдатам и местным гражданским жителям вход воспрещен. Слева — закрытые магазины, часть из них разграблены. Улица продолжает жить своей жизнью. Что может остановить эту жизнь? Уж, во всяком случае, не звук шагов проходящей скорбной колонны. Чьи-то глаза опасливо смотрят из-за слегка приоткрытых ставней. Справа кинотеатр. Дождь орошает деревья, неподвижно застывшие по обеим сторонам улицы. Весь мир словно затаит дыхание. В тишине слышен лишь звук шагов и тихое бормотание дождя.
Куда ведут евреев? Не на станцию ли? Гадяч — это вам не большой город, коротки его улицы. Ромнинская впадает в Вокзальную. Вот и дом Хаи-Сары Берман. Она шагает в своем ряду, низенькая, пузатая, желтолицая. Слышен детский плач. Степана Борисовича тащат на плечах двое мужчин. Болезнь превратила его в почти бесплотную тень.
Читатели, наверно, уже поняли, куда ведут этих людей, но сами они не имеют о том ни малейшего понятия. Мойше Сохоринский высказывает предположение, что пункт назначения — станция. Оттуда их, видимо, распределят на работу.
Но даже в сердце этого неисправимого оптимиста закрадываются дурные предчувствия. Куда направляется колонна? Когда наконец начнут регистрацию?
Ряды давно уже смешались. Теперь это никакая не колонна, а стадо уставших, измученных людей. Клара Ильинична семенит за двумя мужчинами, несущими на плечах беспомощного Степана Борисовича. Время от времени она напоминает им: «Осторожно! Осторожно!» Все мысли ее сейчас о том, как бы не повредить деликатную ношу.
Беломордик потряхивает своей коробкой. По его мнению, шествие очень смахивает на похороны, причем хоронят всю похоронную процессию. Мойше Сохоринский укоризненно смотрит на служку. Он по-прежнему верит в лучшее. Здесь, в колонне, его жена и двое детей.
Поворот налево, к железнодорожным путям, но не в направлении станции, а мимо — в сторону свинофермы. Слева сереет высокий силуэт элеватора, слышно, как кудахчут куры. Белобрысый украинский мальчик стоит у забора и удивленно смотрит на странную процессию. Рот его открыт. Хлопает дверь; выскочившая из дома мать подхватывает ребенка и уносит его от греха подальше.
Свиноферма. До войны здесь было большое хозяйство, сотни голов; сейчас не осталось ни одного животного — немцы забрали всех. Зато вонь по-прежнему здесь. «Шнеллер!» — понукают эсэсовцы. Наполненный миазмами воздух проникает в грудь Степана Борисовича, и профессор разражается сильнейшим кашлем. Осталось ли что-нибудь от его легких? Неужели никто не поможет умирающему человеку? Клара Ильинична ломает руки. Она слегка отстает и обращается к одному из эсэсовцев. В ее выпуклых глазах мольба и отчаяние.
Женщина просит как можно скорее отправить Степана Борисовича в больницу.
— Назад! — коротко взлаивает немец и наставляет на Клару Ильиничну ствол автомата.
Но женщина не отстает. Она кричит, настаивает, требует. Выстрелы. Теперь Клара Ильинична уже не требует ничего. Она падает на спину, несколько раз дергается и затихает.
Надо бы сказать несколько слов в память об этой женщине, чей труп валяется сейчас на обочине дороги в грязи и застарелом свином навозе. Она была дочерью Ильи Бродера, обладателя неимоверного капитала, промышленника и чайного магната, чье имя гремело тогда по всему миру. В своем далеком детстве автор этих строк тоже, бывало, откусывал крошку сахара от выданного мамой маленького кусочка и прихлебывал глоток чая Бродера. Клара была его любимой дочерью. Она неплохо пела, знала несколько европейских языков и играла на фортепиано. До старости сохранился у Клары Ильиничны приятный глубокий голос, радующий ухо своим теплом и мелодичностью.
И вот такой конец… Степан Борисович не слышит выстрелов: он давно уже смотрит лишь в глаза собственной смерти. Кашель сотрясает все его существо. Но остальные поворачивают головы на звук и видят распростертое на дороге мертвое тело, первую жертву этого дня. Ужас охватывает сердца. «Шнеллер!» Испуганные люди ускоряют шаги. Даже Мойше Сохоринский осознает, что речь тут не идет о простой регистрации. Колонна еще раз сворачивает налево, проходит под маленьким мостиком и оказывается на грязном узеньком проселке. Справа простирается широкое поле, слева — глубокий овраг. На его краю примостились несколько тополей, внизу журчит ручеек.