Дождь перестал, но небо по-прежнему серо. Ноги людей вязнут в грязи.
— Хальт!
Шестьдесят четыре человека стоят в поле. Вокруг них — вооруженные солдаты. Несколько эсэсовцев заходят в кусты за тополями, но быстро возвращаются. Подъезжает машина. Рядом с водителем Петер Мейгерт, командир взвода СС.
Проходит несколько минут. Машина подает назад, в сторону тополей, и встает там, между евреями и оврагом. От толпы отделяют несколько человек. Это Мойше Сохоринский с женой и двумя детьми, а также двое мужчин, которым приказано взять с собой Степана Борисовича.
Их ведут в тополя, за машину. Теперь они вне поля зрения остальных. Зато их собственным глазам открывается глубокий овраг. Неужели он станет их могилой? Следует команда раздеться. Палачи подозревают, что евреи прячут золото и драгоценности. Намного удобнее обыскивать одежду отдельно от человека, уже после смерти последнего. Кроме того, еврейские тряпки пригодятся рачительному Третьему рейху.
Мойше Сохоринский раздевается первым. Он худ и тонкорук, грудь и ноги покрыты волосами, кожа подрагивает от холода, в глазах ужас. За отцом раздеваются дети, они начинают плакать.
Степан Борисович открывает глаза.
— Раздевайся, старый жид! — кричит один из полицаев.
Но профессор понимает и по-немецки. Он медленно оглядывается вокруг. Значит, конец. Где Клара? Степан Борисович лежит на пожухлой траве. Полицай грубо срывает с него одежду. Из груди старика вырывается рыдание.
— Пожалейте детей! — молит жена Сохоринского.
Полицаи собирают одежду и забрасывают ее в кузов грузовика. Затем прикладами подталкивают голых людей к краю рва, лицом к яме, спиной к палачам. Выстрелы. Трупы падают в ров. Кровь, судороги агонии. Выпало профессору-выкресту Степану Борисовичу Эйдельману найти последнее успокоение рядом с Мойше Сохоринским, скромным евреем, ничем при жизни не выделявшимся.
Приводят следующую группу. Это сапожник Ицхак с семьей. До последнего момента он что-то лепечет, пытается объяснить, что исполняет срочный заказ бургомистра Карпенко и господина офицера. Кто теперь стачает им сапоги?
— Раздеваться! — отвечает ему грубый окрик.
Группа за группой падает в ров. На дне оврага растет груда мертвых тел. Приходит очередь Хаи-Сары Берман. Что им нужно от нее? Раздеться? Не бывать этому! Упрямство овладевает старухой на пороге смерти. Наверное, и впрямь прячет в одежде неимоверные ценности. Хая-Сара наотрез отказывается раздеться. Крики, возня. К старухе подскакивает разгневанный эсэсовец. В руке у него хлыст. Немец начинает наотмашь хлестать старуху. Та вскрикивает, охает, но по-прежнему настаивает на своем. И не только настаивает — Хая-Сара начинает поливать палачей самыми последними словами, которые только приходят на ум. Сволочи! Подонки! Убийцы! Чтоб вы все сгнили заживо — вы и ваш Гитлер!
Нет, эта женщина не склонит головы даже перед смертью. Ее пронзительные вопли далеко разносятся над замершим полем, от них дрожит горизонт и вибрируют голые ветви тополей. В конце концов Хая-Сара выхватывает хлыст из рук оторопевшего немца и замахивается на него сама. С честью уходит из жизни эта толстуха. Несколько выстрелов обрывают слитный поток ее ругани. Эсэсовец брезгливо вытаскивает хлыст из мертвых рук старухи и ногами сталкивает труп в яму. Хая-Сара Берман падает вниз, но падает в одежде, непобежденной.
Она оказалась единственной, кто отважился на протест. Все остальные торопливо раздеваются — в том числе Мириам Левитина и ее дочь Лия. Их тоже видим мы в последний раз в этом рассказе. Видим молодое лицо Мириам и ее седые волосы. Мать, жена и домохозяйка, всю жизнь выбивавшаяся из сил во имя детей и семьи. Вот и сейчас, на краю рва, нет страха в ее сердце — оно до краев затоплено материнской жалостью и отчаянным желанием облегчить смертную минуту больной дочери. Голые стоят они над страшной ямой.
— Мама! — зовет Лия, и Мириам обнимает ее, прикрывает от страха и от предсмертной горечи.
Лишь выстрелы палачей разрывают эту крепкую связь, разрывают вместе с жизнью.
В последней группе реб Довид, Нехама и Беломордик. Завернувшись в талес, мелкими шажками приближается к смерти старый резник. Громким голосом читает он «Шма», свою предсмертную молитву. Звучит и благословение, дозволенное к произнесению вслух лишь во время Судного дня. Нехама не отходит от старика, верит в защитную силу его молитв.