Скорчившись и почти не дыша, она лежит в овражке и лишь изредка выглядывает наружу. Мужчины спрыгивают с телеги, берут молоты и лопаты и начинают выкорчевывать одно из надгробий. «Зачем им понадобилось надгробие?» — недоумевает Сарка.
А между тем тут нет причин для недоумения. Гранит — превосходный строительный материал, особенно для фундамента. Когда начались гонения на евреев, мародеры взялись за еврейские дома, а теперь вот настала очередь кладбищ.
Удача с теми, кто быстро соображает. Братья Петро и Филимон Грищуки давно уже задумали строить новый дом и вот теперь первыми догадались отправиться за добычей на еврейский погост. Поплевав на ладони, они начинают раскачивать первое надгробие. Молоты бьют по земле, по могильному граниту. Удары то глухие, то звонкие, и каждый из них болью отдается в Саркином сердце. В семье Гинцбург привыкли с уважением относиться к памяти ушедших, к могилам, к надгробиям и особенно — к гробнице Старого Ребе. В жизни не ступала нога Сарки на могильный холмик или надгробную плиту. Она знает, что это страшное богохульство.
Кряхтя и надрываясь от усилия, мародеры поднимают на телегу первое надгробие и берутся за следующее. Гнев вскипает в Сарке, и она начисто забывает о своих обязанностях часового и наблюдателя. Как чертик из табакерки, она выскакивает перед грабителями.
— Что вы тут делаете?
Четыре сердитых глаза смотрят на девочку. Это глаза воров, которым мешают красть.
— Не твое дело! — говорит Филимон, младший из братьев.
— Вы не имеете права брать надгробия! Они наши!
— Чьи это «наши»? — спрашивает Филимон, опершись на лопату. — А ну, дуй отсюда, если жизнь дорога!
— Это наше кладбище! — упрямо повторяет Сарка. — Возвращайтесь к себе!
Как вам нравятся эти переговоры между еврейской девочкой-подростком и двумя здоровенными мародерами?
— А ну, катись отсюдова! — вступает в разговор старший, Петро, и для пущей убедительности замахивается на Сарку молотом.
На лице у него угрожающее выражение. Петро привык подчиняться властям, но не станет же он слушать эту сопливую еврейку, чудом выжившую после ликвидации? Не ей учить его, взрослого мужчину.
Сарка видит злобную физиономию вора и отступает. Она бежит к штиблу, распахивает дверь, и в лицо ей ударяет душный запах многих человеческих тел. В спешке она забывает о том, кому надо докладывать, и бежит не к Шапиро, а к отцу, который, как всегда, склонился над книгой.
— Что случилось, Сарка?
— Папа, там воруют надгробия!
Гинцбург — кладбищенский габай, следить за надгробиями — одна из его прямых обязанностей.
— Воруют надгробия? — переспрашивает он, поднимаясь с места. — Как это?
Шапиро, погруженный в беседу с Вениамином, понятия не имеет, что за его спиной разворачиваются довольно значительные события. Гинцбург и Сарка выходят из штибла и направляются к мародерам. Габай шагает широко, выпрямившись во весь рост. Правителю кладбища не пристало ползать в своем царстве. Увидев грабителей и дело их рук, он не сомневается ни мгновения. Гинцбург вскакивает на телегу и берется за камень, намереваясь скинуть его на землю. Что он задумал, люди добрые? Ведь не только свою жизнь подвергает опасности Арон Гинцбург, но и жизни тех, кто прячется в штибле! Сил у него поуменьшилось в последнее время, но кое-что еще осталось. Камень сдвигается с места, еще, еще и наконец соскальзывает с чужой телеги на родную кладбищенскую землю. Спрыгивает и Арон. Он тяжело дышит. Борода габая растрепана, глаза потускнели, странная желтизна покрывает его обычно бледное лицо. Надо бы отдохнуть Арону Гинцбургу после такого усилия. Но в этот момент подступают к нему братья Грищук.
— Ты что это? — грозно кричит Петро, вплотную подходя к Гинцбургу.
Но не на того напал — габай и не думает отступать.
— А ты это что? — эхом повторяет он слова мародера. — Возвращайся откуда пришел!
Гинцбург не успевает закончить фразу, как на него обрушивается первый удар. Петро вовсе не шутит. Братьям действительно нужен камень под фундамент. Приближается зима, есть еще много работы до первых холодов. Ну зачем этим евреям надгробья? Пройдет еще несколько дней, и даже памяти от них не останется в Гадяче. Чего ж тогда пропадать такому прекрасному граниту? Надо заткнуть глотку этому безумному еврею.